– Хо-хо! – воодушевленно приветствовал это существо Леонард, помогая ему снять боа.

– Хо-хо! – ответила Джеки хриплым голосом.

– Уходила? – спросил он.

Вопрос мог бы показаться излишним, но таковым не был, потому что дама ответила:

– Нет, – а потом добавила: – Ох как я устала.

– Ты устала?

– А?

– Я устал, – сказал Леонард, вешая боа.

– О, Лен, я так устала.

– Я ходил на тот концерт классической музыки, о котором тебе говорил, – сказал он.

– Что-что?

– Я вернулся, как только он закончился.

– Кто-нибудь к нам заходил? – спросила Джеки.

– Я никого не видел. На улице я встретил мистера Канингема, и мы перекинулись парой фраз.

– Что? Ты про мистера Канингема?

– Да.

– А-а! Ты хочешь сказать, мистер Канингем?

– Да, мистер Канингем.

– Я зашла на чашечку чая к одной знакомой.

Наконец открыв миру свой секрет и даже намекнув на имя знакомой дамы, Джеки не стала более упражняться в столь трудном и утомительном искусстве разговора. Она никогда не отличалась умением вести беседу. Даже в те дни, когда был сделан снимок, она полагалась на свою улыбку и фигуру, чтобы привлечь внимание окружающих. Теперь же, когда ее образ располагался «на полочке, на полочке, ребята, я на полочке», едва ли ей удалось бы овладеть красноречием. Временами с ее губ еще срывались обрывки песенки (примером которых могут служить приведенные выше строчки), но слова, употребляемые с целью разговора, были редкостью.

Усевшись на колени к Леонарду, Джеки начала его ласкать. Теперь она была крупной женщиной тридцати трех лет, и Леонарду было тяжело ее держать, однако язык не поворачивался признаться.

– Это ты книжку читаешь? – спросила она.

И он ответил:

– Да, это книжка.

Он резко отвел книгу в сторону, чтобы избежать ее цепкой хватки, и на пол вывалилась визитная карточка Маргарет. Она упала надписью вниз, и Леонард пробормотал:

– Закладка.

– Лен…

– Что такое? – спросил он слегка утомленно, поскольку, когда Джеки сидела у него на коленях, у нее была только одна тема для разговора.

– Ты правда меня любишь?

– Джеки, ты прекрасно знаешь, что люблю. Как ты можешь об этом спрашивать?

– Ну, ты правда меня любишь, Лен, да?

– Конечно, люблю.

Пауза. Он уже знал, какая будет следующая фраза.

– Лен…

– Ну что еще?

– Лен, ты все сделаешь как положено?

– Я больше не могу это слышать! – воскликнул юноша, наконец выйдя из себя. – Я пообещал, что женюсь, когда стану совершеннолетним, – и хватит об этом. Я дал тебе слово. Как только мне исполнится двадцать один год – женюсь. И не о чем сейчас беспокоиться. У меня и так хватает поводов для беспокойства. Разве похоже, что я собираюсь тебя бросить или изменить своему слову, когда я уже потратил столько денег? Кроме того, я англичанин и всегда выполняю обещания. Будь умницей, Джеки. Конечно, я женюсь на тебе. Только перестань мне надоедать.

– Когда у тебя день рождения, Лен?

– Я тебе уже сто раз говорил: одиннадцатого ноября следующего года. А теперь слезь-ка с моих колен. Наверное, кому-то надо приготовить ужин.

Джеки отправилась в спальню и занялась своей шляпкой, то есть начала резко и коротко на нее дуть. Прибрав в гостиной, Леонард принялся готовить ужин. Он опустил пенс в прорезь газового счетчика, и вскоре квартиру наполнил металлический запах дыма. Ему никак не удавалось обрести душевное спокойствие, и все время, пока готовил, он беспрестанно жаловался с горечью в голосе:

– Очень плохо, когда человеку не верят. От этого только злишься. А я ведь перед всеми делаю вид, что ты моя жена – ну хорошо, хорошо, ты будешь моей женой, – и я купил тебе колечко и снял меблированную квартиру, а это стоит гораздо больше, чем я могу себе позволить, а ты все недовольна, и я скрываю правду, когда пишу домой. – Леонард заговорил тише. – Он бы положил этому конец. – Голосом, полным ужаса, который прозвучал, пожалуй, слишком, театрально, он повторил: – Мой брат положил бы этому конец. Я иду против всех, Джеки. Да, я такой. Меня не заботит мнение окружающих. Я не ищу легких путей, не ищу! И так было всегда. Я не какой-то слабак. Если женщина в беде, я ее не покину. Не в моих это правилах. Благодарим покорно. Но я хочу тебе сказать кое-что еще. Для меня очень важно самосовершенствование посредством Литературы и Искусства, которое расширяет мировоззрение. К примеру, когда ты вошла, я читал «Камни Венеции» Рёскина. Говорю это не с целью похвастаться, но чтобы показать тебе, каков я человек. Могу добавить, что мне очень понравился концерт классической музыки, который я сегодня посетил.

Ко всякому настроению Леонарда Джеки была равно безразлична. Когда ужин был готов – но не раньше, – она вышла из спальни со словами:

– Но ты же меня любишь, правда?

Они начали ужин с супового кубика, который Леонард только что растворил в горячей воде. За супом последовал язык – усеянное пятнышками мясо цилиндрической формы, чуть покрытое желе сверху, но зато с большим количеством желтого жира внизу, – и в завершении трапезы был съеден еще один растворенный в воде кубик (ананасового желе), который Леонард приготовил раньше. Джеки ела, в общем, с удовольствием, время от времени поглядывая на своего мужчину беспокойными глазами, которым ничто в ее внешности не соответствовало и в которых, однако, отражалась ее душа. Леонарду удалось убедить свой желудок, что ему досталась питательная еда.

После ужина они выкурили по сигарете и обменялись несколькими соображениями. Джеки заметила, что «портрет» был разбит, а Леонард нашел случай ввернуть, уже во второй раз, что после концерта в Куинс-Холле он сразу пошел домой. Вскоре она снова уселась к нему на колени. Как раз на уровне их голов за окном взад-вперед топали жители Камелия-роуд, а семья в квартире на первом этаже начала петь: «Внемли, душа! Грядет Господь».

– Это пение меня слишком угнетает, – сказал Леонард.

Джеки, решив на этот раз поддержать беседу, сообщила, что ей мелодия нравится.

– Нет, я сыграю тебе что-нибудь получше. Ну-ка, дорогая, поднимись на минутку.

Он подошел к пианино и пробренчал пьеску Грига. Леонард играл плохо и вульгарно, но представление прошло не без последствий, ибо Джеки сказала, что ей, пожалуй, пора в постель. Когда она удалилась, юноша мысленно обратился к другим предметам, задумавшись о том, что говорила о музыке эта странная мисс Шлегель – та, что так гримасничала во время разговора. Со временем в его мысли прокрались зависть и грусть. Там, в Куинс-Холле, была девушка по имени Хелен, утащившая его зонтик, молодая немка, которая мило ему улыбнулась, герр такой-то, тетушка такая-то и еще брат – все те, чьи руки держат в руках этот мир. Все они поднялись по той узкой, богато украшенной лестнице в доме на Уикем-плейс и расположились в какой-нибудь просторной комнате наверху, в которую ему никогда не войти, даже если бы он читал книги по десять часов в день. Все его постоянные старания тщетны. Некоторые рождаются, принадлежа образованному классу, а остальным лучше заняться тем, что проще. Уверенно смотреть на жизнь и видеть ее целиком – удел не таких, как он.

Из темноты за кухней послышался голос:

– Лен?

– Ты легла? – наморщив лоб, спросил он.

– Угу.

– Хорошо.

Вскоре она позвала его снова.

– Мне хочется дочитать главу.

– Что?

Леонард заткнул уши, чтобы ее не слышать.

– Что такое?

– Хорошо, Джеки, ничего такого. Я книгу читаю.

– Что?

– Что? – переспросил он, подражая ее усилившейся глухоте.

Вскоре она позвала его снова.

Рёскин к этому времени уже посетил Торчелло и велел своим гондольерам отвезти его в Мурано[14]. Скользя по шепчущим водам лагуны, он размышлял о том, что мощь Природы не может уменьшиться из-за глупости, а красота ее не может увянуть из-за нищеты таких людей, как Леонард.