Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Что-то не пойму вас.

— А что тут понимать? Тридцать семей у нас на селе. А вы посмотрите, кто в этих семьях — старые, пожилые да малые дети. Молодежи-то нет. Парни уходят служить в армию и не возвращаются. У меня три брата. Один токарем в Ангарске работает, второй — шофер в Иркутске, третий — летчик. Сын десятилетку закончил и остался в городе, пошел на стройку, на электросварщика учится. Как-то младший брат приезжал. Охотник он хороший. Тайгу любит. Стал я его ругать, что уехал он из деревни. А брат и говорит: «На кой шут мне эта тайга? Отработал я в городе восемь часов у станка, пришел домой, у меня никаких забот. Смотрю телевизор, или идем с женой в театр. Или книгу почитаю. Вместе с женой поступили в институт на заочное отделение. Через пять лет инженерами будем. А что здесь? Из всей культуры — раз в неделю кино, да и то старое. Сходил посмотрел кино, а дальше что? Пришел к товарищу, он бутылку на стол, загуляли. Завтра он ко мне приходит. Опять та же история. Да и не только молодежь уезжает. Подрастают дети, учить их надо. Можно в интернат посылать. Но когда дети при родителях, все-таки лучше. Семей десять уехало в райцентр, в город».

— Но что-то надо предпринимать, чтобы люди оставались. Строить школы, клубы.

— Мы об этом уже толковали. Ничего не получается. Построй школу-десятилетку, надо пятнадцать — двадцать учителей. А кого учить? В каждом классе по два-три ученика будет. Не получается со школой. Построим клуб. Приду я в него. А что там делать буду? Нанять кого-нибудь, чтобы меня развлекали? Пустой разговор.

— Но кто-то же остается в селах?

— Остаются, у кого детей нет. Или родственники в городе, к которым можно отправить детей. Но я бы давно закрыл эти деревни.

Жалко эти захолустные уголки. Ведь это же — мое детство, моя юность. Но ловлю себя на мысли: а желал бы ты, чтобы твои дети росли в этом забытом богом медвежьем углу, не зная, что такое телевизор, театр, Дворец пионеров? Конечно, нет. Да и сам-то я недаром изменил тайге.

Жизнь безжалостна. Пока страна экономически была слабой и в образовании ориентировались на семилетку, тихая и сытая жизнь в этих уголках устраивала людей. Но вот на заводы и фабрики пришла автоматизация, а в села — первоклассная техника. К станку встал рабочий со средним образованием. И первой против медвежьих углов восстала молодежь, она ушла из деревень-хуторов. И за несколько лет десятки маленьких деревушек прекратили свое существование. Остальные доживают последние дни. И если бы даже кто-то очень захотел, их уже теперь не спасти. Они отжили свой век, как отжила соха, как отжила юрта.

И чего жалеть? Конечно, все это наше детство и юность, дорогие образы и воспоминания. Но ничего не остановить и не изменить. Да, впрочем, — все к лучшему…

Новое время, новые песни…

Глава 9

Назавтра я проводил Андрея до подножия Биракана. Утро было неспокойное: порывами налетал ветер, глухо роптала тайга, стаей низко пролетали облака. Снег посерел. Соболи залегли в дупла, птицы попрятались в глухих местах. Только вечные труженики — дятлы вяло перестукивались. Мы закурили. Андрей подал мне руку.

— Хорошего вам промысла, — пожелал он.

— Спасибо. Привет Валентину.

— Передам. А зимовье Авдо мы срубим. Нынче же летом.

Мы разошлись. И пошли дни своим чередом. Я немного пообвык и чувствовал себя в тайге уже увереннее. Вошла в форму и Назариха. Работала она неутомимо. И капризная охотничья удача теперь не обходила нас стороной.

Вот и сегодня мне здорово повезло: добыл черного соболя с желтой грудкой и белой осью. Такой красоты я еще не видывал.

— Однако, бойё, опять ты охотником стаёшь, — улыбается Авдо. — Игольчатого соболя нашел.

И в самом деле, в шкуру будто натыканы серебряные иголки. Кажется, тряхни соболя — и серебряным звоном наполнится палатка.

— Я таких не раз добывала, — говорит Авдо.

— А я первый раз вижу.

— Добрые духи посылают удачу.

— Добрые духи… Видимо, Назариха с ними в большой дружбе.

— Пошто Назариха? Старику гостинец приносишь. Он добро шибко понимает.

— Интересно, сокола бы натренировать ловить соболей?

— Какая из сокола собака? Чудишь маленько.

— Нет, Авдо.

— Ловушки можно ставить.

— А вы почему не ставите?

— С собакой люблю охотиться. Когда соболя гонишь, шибко на душе хорошо. Ловушку ставить — радости в охоте нету.

Авдо вздевает на прутик шкурки белок, вешает их на стену у входа и закуривает. За палаткой бушует ветер, налетает порывами, бьет по брезенту, нудит в ветках. У ручья заскрипело дерево, и лес будто наполнился криком чаек. Кажется, что они мечутся над палаткой, задевают ее крыльями.

— Авдо, слышишь, чайки плачут…

Авдо прислушалась.

— Однако, ветер с моря принес их голоса. А ты знаешь, бойё, пошто плачут чайки?

Нет, этого я не знаю.

— А ты знаешь, бойё, пошто у чаек нет слез?

И этого я не знаю.

— А ты знаешь, бойё, пошто в сибирском море Ламу шибко чистая вода?

И этого я не знаю.

В сибирском море Байкале, или, как его называют эвенки, Ламу, я не раз купался, но никогда не задумывался, почему вода в нем прозрачная как слеза.

— Совсем худой бойё, — сердито проговорила Авдо. — Шибко ленивый ум. Старики умрут, ничего знать не будете. Слепыми станете. Как жить будете?

— Авдо, а ты расскажи про чаек, — прошу я.

Авдо помолчала, а потом неторопливо, с трудом подбирая слова, начала:

— Шибко давно это было.

Сделала паузу и заговорила на родном языке. И я не узнал Авдо. Она говорила взволнованно, приподнято. После этого от Авдо я слышал еще много легенд и сказок. И не знаю, удалось ли мне передать всю прелесть ее речи в переводе на русский язык.

— Деды нашего рода жили тогда у моря Ламу, и звали их ламуканы — морские люди. И вода в море была мутная, как снежное небо. Каждую весну прилетало много птиц. Когда они поднимались, то закрывали солнце и на земле становилось темно, как в ненастный день. В горах бродили изюбры, сохатые, дикие олени и козы. Это были хорошие времена. Люди жили в дружбе. Мужчины ловили рыбу, охотились на зверя, женщины шили одежды, рожали детей. Девушки катались на лодках и пели песни, а, когда охотники возвращались с большой добычей, под покровом ночи ласкали парней.

У эвенков есть поговорка «Беда и в горах людей находит». Был большой праздник, люди веселились. И когда старейшина рода принес жертву морю, земля вздрогнула и закачалась. Обрушились горы, море почернело, вздыбились волны, ударились о скалы. Люди испугались. Позвали шамана. Шаман долго разговаривал с добрыми духами, но не мог узнать, за что разгневался великий бог Тангара и послал на землю беду, А над морем бушевал буран. Небо закрыли темные тучи. Было жутко.

Тогда старики собрались на совет. Долго сидели молча, слушали сердитый рев моря. Потом заговорил самый уважаемый старик. Но своей речи он не успел закончить: в чум вбежал парень со стрелой в груди, крикнул: «Враги!» — и упал замертво.

Мужчины схватили луки, залегли вокруг стойбища, женщины, старики и дети укрылись за стеной, сделанной из оленьих шкур.

Показался враг. Их князь поднялся на сопку, крикнул: «Хавун!» — и пустил к стойбищу стрелу войны. Тогда навстречу врагу вышел Орокто, он был иниченом — военным вождем рода. Орокто воткнул меч в землю, отошел на десять шагов и крикнул: «Если я должен убить тебя, то убью без сожаления. Если я должен быть убитым, то умру, не прося пощады».

Тогда князь пришельцев спустился с сопки, воткнул свой меч рядом с мечом Орокто, отошел на десять шагов и крикнул: «Если я недостойный воин, пусть мое тело съедят вороны». И оба иничена бросились к мечам. Орокто быстрее ветра подбежал к оружию. И когда пришелец наклонился к мечу, отрубил ему голову.

И начался бой. Бьются день, бьются другой, бьются третий. Половина парней погибла, а враг наседает. На пятый день упал замертво последний воин. Враги ворвались на стойбище и начали грабить: забрали шкуры, запасы мяса и рыбы. Потом согнали стариков, женщин, детей на берег моря и на глазах стали бросать в волны трупы воинов.

7
{"b":"206703","o":1}