— Я не собираюсь отрезать ему руку. Это ни к чему. И бессмысленно, — добавил он.

Он собирался сказать еще что-то, но девушка уже поняла и махнула рукой, прося доктора замолчать, потому что она не хотела ничего слышать.

— Вы не можете просто оставить его лежать тут.

— Мерси, — уже мягче проговорил доктор Лашер, — это будет добрый поступок. Он уже не придет в себя. Ампутация убьет его быстрее и к тому же изувечит. Пусть спит с миром. И пусть семья похоронит его целиком. Смотри.

Она и так смотрела, как широкая грудь солдата поднимается и опускается, но без всякой силы. И все реже и реже.

Врач свернул трубки стетоскопа кольцом и сунул его в карман.

— Мне не нужно прослушивать его легкие, чтобы убедиться, что он уходит, — объяснил он, склонился над телом Гилберта Генри и прошептал Мерси: — Кроме того, у меня еще три пациента, двое из которых вполне могут пережить этот день, если мы поторопимся. Посиди с ним, если хочешь, только недолго. — Он отступил, поднял саквояж и завершил обычным голосом: — Он не знает, что ты здесь, и не почувствует, когда ты уйдешь. И тебе это известно не хуже, чем мне.

И все-таки она осталась, задержавшись, насколько осмелилась.

У парня не было жены, которую он сделал бы вдовой, но где-то жили его мать и младший брат. Отца он не упомянул; отец, должно быть, умер много лет назад, погиб на той же проклятой войне. Может, отец его завершил жизнь так же — лежа на койке, едва опознанный, растерзанный на куски. Может, ни тело отца, ни весть о его гибели так и не добрались до дома; может, он рухнул на поле боя и никто несколько недель не приходил, чтобы его похоронить, потому что в первые дни войны такое случалось нередко.

Еще один дрожащий вдох заклокотал в горле Генри, и девушка поняла — по звуку, по решающему все тембру заключительной ноты: этот вдох — последний. Солдат уже не выдохнул. Воздух сам собой выпорхнул на свободу из тела слабым порывом ветерка, пройдя через нос и дыру в боку. И широкая грудь с завитками черных волос, которые виднелись в вырезе нижней рубахи, больше не поднялась.

Под рукой не нашлось простыни, чтобы прикрыть умершего. Мерси подобрала журнал и положила его лицевой стороной вверх на грудь покойника, что послужит знаком следующей медсестре, или выздоравливающим, или тому, кто потом придет убираться здесь.

— Мерси! — резко окликнул ее доктор Лашер. — Вези тележку.

— Иду, — отозвалась она, и встала, и подготовила тележку, вернув на место стеклянную маску с клапанами. Чувства ее были притуплены, но не больше чем всегда. Следующий. Всегда есть еще кто-то, следующий.

Она развернула тележку и поставила ее перед следующим раненым, стонущим и извивающимся на едва выдерживающей его скрипучей койке, узкой, шаткой и хлипкой. Опять пришлось водружать на лицо профессиональную улыбку — нужно поздороваться с пациентом.

— О, какой тут у нас большой парень. Привет, я сестра Мерси.

Он захрипел в ответ, но не забулькал и не засвистел. Интересно, велики ли шансы у него?

Она подняла его журнал с незаполненными листами и снова заговорила:

— Я пока даже не знаю твоего имени, милый. Как тебя называла матушка?

— Сайлас, — выплюнул он сквозь стиснутые зубы. — Ньютон. Рядовой первого класса. — Голос его звучал громко и напряженно.

— Сайлас, — повторила она, записывая. Потом обратилась к доктору: — Так что у нас здесь?

— Обе ноги ниже колен.

А пациент вставил:

— Меня подкосило пушечное ядро.

Одна нога отсутствовала вовсе; вторая нуждалась в ампутации — и немедленной.

— Точно. Еще где-нибудь болит, что-нибудь беспокоит?

— Черт побери, а что, ног недостаточно?! — едва не завизжал он.

Однако медсестра осталась спокойной.

— Более чем достаточно, и мы ими займемся. — Она встретила его взгляд и увидела такую боль, что немного сдала позиции, настолько, чтобы сказать: — Извините, мистер Ньютон. Мы только пытаемся позаботиться о вас.

— О, обо мне уже славно позаботились. Эти сукины дети! Как я в таком виде управлюсь с мельницей, а? Что подумает моя жена, когда я вернусь домой?

Мерси положила журнал рядом с койкой.

— Ну, у всех детей Божьих свои проблемы. Вот… — Она взяла со второй полки тележки наполненный шприц. — Позвольте сделать вам укол, чтобы унять боль. Это новое лекарство, но на солдат оно действует лучше, чем древние народные методы — ну там, глотнуть виски или прикусить пулю…

Но он ударил ее по руке, обругав по-черному. Мерси тут же велела ему успокоиться, но, вместо этого, он беспорядочно замахал руками, словно отчаянно хотел подраться с кем-то. Доктор Лашер поймал одну руку раненого, Мерси — другую. Он был не первым их буйным пациентом, и они давно уже выработали свою систему усмирения. Она не столь уж отличалась от методов связывания свиньи или теленка. Инструменты другие, а принцип тот же самый: ухватить, заарканить, спутать, обездвижить. При необходимости повторить.

Мерси скрутила мускулистую руку солдата так, что еще дюйм — и сломала бы ему запястье; затем защелкнула на ней подхваченные с тележки наручники. Одно быстрое движение — и она приковала украшенную таким образом руку к ближайшей ножке кровати, защелкнув скобу. Однако, если доктор Лашер не проделает то же самое с другим запястьем, больше чем на несколько секунд спокойствия рассчитывать не приходится.

Впрочем, доктор справился отлично, отстав от Мерси лишь на мгновение. И все это под брань одного жутко несчастного человека без ноги и с подрезанными крыльями, то есть привязанными к койке руками, который дергался так отчаянно, что наверняка навредил бы себе еще больше, если бы не тщательно продуманная методика смирения.

Мерси потянулась к маске, открутила колпачок, выпуская эфир, и прижала маску к лицу Сайласа Ньютона, придерживая рядового первого класса за подбородок, чтобы он не мотал головой, уклоняясь от действия газа. Вскоре его возражения смягчились и поутихли, а там и последние признаки отказа от сотрудничества исчезли, исчерпав себя.

— Вот осел, — пробормотала Мерси.

— Воистину, — согласился доктор Лашер. — Сними с него ботинок, пожалуйста.

— Да, сэр, — кивнула Мерси и принялась распутывать шнурки.

Следующие три часа подтвердили предсказания доктора. Двое из троих оставшихся выжили, включая и неприветливого Сайласа Ньютона. В свой срок Мерси сменила суровая и непреклонная сестра Эстер Флойд, взявшая на буксир и молодую сестричку Сару Фитциг.

Мерси, оставив окровавленные постели за занавеской, едва не шатаясь, вернулась на территорию бальной залы, где люди, по крайней мере, были похожи на людей, пусть они еще и не выздоровели и не отъелись толком. Шагая мимо них, огибая их, то и дело спотыкаясь, она несколько раз останавливалась, когда кто-нибудь дергал ее за юбку, чтобы попросить воды или позвать врача.

И вот наконец она оказалась снаружи в золотистом, сапфировом по краям вечере, который вскоре — и ждать осталось уже недолго — почернеет, как уголь.

Она пропустила ужин и даже не заметила.

Ничего. Она раздобудет что-нибудь — что там можно прихватить на кухне, хотя, конечно, ей известно, что, скорее всего, там сейчас шаром покати. Либо ты ешь тогда, когда тебя зовут, либо ты не ешь вовсе. Но проверить все равно стоит. Может, ей повезет, и для нее найдется печенье и кусочек масла. Этого хватит, чтобы уснуть не на голодный желудок.

Она почти добралась до кухни, когда Пол Форкс, выздоравливающий, окликнул ее, остановив в коридоре возле проходной палаты на первом этаже. Мерси оперлась ладонью о стену, а потом и привалилась к ней. Вымотанная донельзя, она просто не могла стоять, и держаться более или менее прямо получалось только на ходу. Но девушка отозвалась:

— Да, мистер Форкс? В чем дело?

— Прошу прощения, сестра Мерси. Для вас тут сообщение.

— Сообщение? Проклятие! Довольно с меня сообщений, — пробормотала она, обращаясь скорее к полу, чем к посланнику. Но потом извинилась: — Простите. Вы ни в чем не виноваты, и спасибо за то, что отыскали меня.