На сем мистер Пардью, прихватив свой разведенный кофе, поднялся из-за стола и удалился в следующий вагон.

Несмотря на инстинктивное отвращение, питаемое Мерси к этому человеку, она была вынуждена согласиться с ним. И, во имя самосохранения, подозревала, что действительно должна очень пристально следить за мистером Малверином Пардью.

Добрались до Топики — и оставили ее позади. Во время стоянки «Дредноут» обрел наконец давно обещанного врача — мистера Левина Стинчкомба из штата Индиана. Он был тощ как скелет и менее стар, чем можно бы было подумать, наблюдая за его медлительными движениями и вслушиваясь в его заторможенную речь. Мерси решила, что ему лет пятьдесят. Волосы доктора уже подернулись инеем седины, а руки его с длинными тонкими пальцами были словно созданы для игры на фортепьяно, хотя, умеет он музицировать или нет, медсестра, естественно, не рискнула спросить.

Доктор Стинчкомб любезно поприветствовал Мерси как коллегу, возможно, потому, что капитан Макградер специально познакомил их на тот случай, если медикам придется поработать вместе. Врач показался Мерси в целом милым, хотя и несколько отстраненным человеком. За чаем она узнала, что он больше года прослужил полевым хирургом Союза в северном Теннесси. Доктор не отличался разговорчивостью, но с ним приятно было и помолчать, и Мерси решила, что он ей нравится, и ее обрадовало его пребывание на борту.

Это было немаловажно, поскольку медсестра знала массу медиков, которых с превеликим удовольствием спихнула бы с поезда. Но Стинчкомб, заключила она, может быть полезен — а если и нет, он, по крайней мере, не станет путаться под ногами.

После чая доктор вернулся в свое купе во втором пассажирском вагоне, и впоследствии Мерси с ним почти не встречалась.

В Топике несколько пассажиров сошли, и их места заняли другие, новенькие, как и ожидалось. Молва донесла до Мерси, что в поезде появились: пара молодоженов, только что самовольно обвенчавшихся и теперь направлявшихся в Денвер объясняться с родителями юной леди; трое ковбоев, один из которых — мексиканец по происхождению; две женщины, которым как нельзя лучше подходило определение «дамы с дурной репутацией». Мерси не испытывала предубеждения к их профессии, а они держались дружелюбно со всеми, хотя Теодора Клэй мрачнела в их присутствии и каждый раз, встречая их на пути в вагон-ресторан, бросала на них злобные взгляды.

Мерси решила поддержать их — хотя бы ради того, чтобы досадить мисс Клэй. Познакомившись с женщинами поближе, она увидела, что они необразованны, но жизнерадостны, почти как она сама. Звали их Джуди Гилберт и Ровена Уинфильд. Они, как и многие, собирались сойти в Денвере, так что их присутствие в поезде ограничивалось всего неделей.

Постоянно меняющийся внутри поезда «социальный климат» отлично сочетался с постоянным движением состава, вечными толчками, беспрерывной тряской и качкой вагонов, оставляющих позади милю за милей. Для Мерси со временем стало уже привычным знакомиться с новыми людьми, зная, что через несколько дней они расстанутся, как чужие; точно так же со временем у нее вошло в привычку ловить равновесие каждый раз, поднимаясь со своего места, и подстраивать походку под ритм хода поезда. Даже засыпать стало легче, хотя и нельзя сказать, что совсем легко. Но постепенно она притерпелась и к небольшой постоянной усталости, вызванной вечным недосыпом… да, спала она недостаточно и некрепко, хотя и часто укладывалась — а что еще делать в поезде?

Дни катились гладко и скучно, хотя в воздухе витали прозрачные намеки, что не все тут в полном порядке.

В Топике пассажирам не позволили покидать поезд, даже чтобы просто поразмяться; вокруг катафалка в хвосте то и дело возникало какое-то напряжение. Слышались звуки перебранки, и голос Малверина Пардью заглушал прочие в попытке командовать. Никто не говорил Мерси, что случилось что-то скверное, и у нее не было повода ходить и разнюхивать, но, судя по слухам, еще одна сценка едва не сломалась — то ли в результате саботажа, то ли просто из-за старости и износа, — это не уточнялось.

То, что столь тщательно охранялось, тоже представляло проблему. Однажды вечером медсестра услышала, как капитан повысил голос — на Пардью, как она догадалась, хотя уловила лишь одну фразу, занесенную ветром во второй пассажирский вагон, где Джуди и Ровена учили Мерси играть в кункен.[11]

— …и не волнуйтесь за этот вагон, это моя обязанность. Занимайтесь своим делом!

Три женских головы вскинулись разом, так громко прозвучали эти слова благодаря каким-то фокусам акустики.

— О чем бы они ни спорили, — проговорила Джуди, — я на стороне капитана.

Она была выше, светлее и пышнее своей товарки, ее локоны, казалось, не нуждались в искусственной завивке, фарфоровую белизну кожи оттенял прелестный румянец. Ровена была пониже и посмуглее, и фигура ее не столь впечатляла; но, по мнению Мерси, она была гораздо более привлекательной. Джуди, конечно, могла похвастаться правильными чертами и безукоризненным цветом кожи, но и только, зато Ровена отличалась угольно-черными волосами и огромными сияющими глазами.

— Чертовски верно, — поддержала подругу Ровена и выложила очередную карту. — Мне этот ученый не по нраву — если он, конечно, тот, за кого себя выдает. Он что-то затевает. Эти его пронырливые глазенки и гаденькая улыбочка… — Она покачала головой. — А вот капитан красавчик, и седина так идет его юношескому лицу. И форма его совсем-совсем не портит.

— Смешно, что люди считают, будто женщины просто не в силах устоять перед мужчинами в форме. А я думаю, нам просто нравится видеть мужчину ухоженного, умытого и в одежде, которая ему подходит.

Именно этот момент выбрал капитан Макградер, чтобы ворваться в их вагон. Он, похоже, направлялся в конец поезда. Его моложавое лицо раскраснелось от гнева, сердитые морщины легли на него. Женщин он не заметил — в сущности, он, похоже, не замечал ничего, кроме очередной двери, — и добрался до нее, и схватился за ручку, и рванул, и распахнул, и скрылся за ней, и захлопнул дверь за собой, словно стремясь сбежать как можно дальше от Малверина Пардью и возвести между ним и собой столько барьеров, сколько в силах человеческих.

Во всяком случае, именно это предположение высказала Мерси.

— Разве можно его винить? — отозвалась Джуди. — Погоди немного. Вот-вот появится и проныра, в любой момент.

И действительно, передняя дверь распахнулась, хотя и не столь стремительно, и в проем скользнул Малверин Пардью, приглаживая свою морковную шевелюру с таким видом, будто был вполне уверен, что никто не слышал, как он получил нагоняй. Увидев женщин, он одарил их одной из своих елейных ухмылок, всегда граничащих с отвращением, коснулся шляпы и проследовал за капитаном.

Джуди приподняла брови:

— Вот тебе и на! Интересно, в чем тут дело?

Игра продолжилась, и вскоре они играли на фоне плоского канзасского неба, расцвеченного золотыми, розовыми и васильковыми мазками и полосами. У Ровены нашлась фляжка с абрикосовым бренди, и она пустила ее по кругу, вызвав в Мерси противоречивые чувства. Пить бренди и играть в карты с проститутками — она и не воображала, что окажется в такой ситуации, но… все течет, все изменяется, не так ли? Пройдет пара недель, и она все равно никогда больше не увидит всех этих людей. Трудно, однако, представить, что сказала бы мама, если бы только узнала, и еще труднее представить, что подумал бы папа, где бы он ни был, если, конечно, он еще жив.

Закат длился целую вечность: здесь не было ни гор, ни холмов, за которые могло бы нырнуть солнце, огненный шар лишь опускался все ниже и ниже, ползя к линии горизонта и все не пересекая эту финишную черту. Теплый свет никак не вязался с морозным воздухом, вагоны купались в розовом сиянии, а пассажиры потирали руки и дышали на пальцы или толпились у отверстий, из которых выходил пар: