На бедре мужчины зияла рана, в которую можно было бы засунуть два больших пальца. В руке мертвого Мерси заметила вымазанный сукровицей осколок.

— Он вытащил его. Ох, милый, — горько вздохнула она, без толку обращаясь к погибшему, — тебе не следовало этого делать!

Впрочем, если бы он и не трогал стекло, большой разницы не было бы. С рассеченной артерией он в два счета истек бы кровью. Все иголки и нитки в мире не спасли бы его, разве что рану он заполучил бы, лежа на операционном столе. Но возможно, и тогда игра была бы проиграна.

— Мэм? — окликнул медсестру Танкерсли.

— Сейчас займусь тобой, — сказала она и убрала тело Еноха Вашингтона с дороги, оттащив его к последнему ряду кресел, где никто об него не споткнется и даже не заметит. Потом вернулась к Пирсу Танкерсли. — Здесь я, здесь, — пробормотала, задыхаясь, девушка, и солдат, видимо, ее не расслышал. — Дай взглянуть, — велела она. Дай взглянуть.

— Что, плохо? — спросил он. — Когда стекло разлетелось, — губы парня дрожали то ли от холода, то ли от страха, — мне попало прямо в лицо.

— Видишь нормально? Поморгай, — велела она рядовому.

Он послушно захлопал веками, и медсестра сказала:

— Насколько я понимаю, дела не так уж и плохи. Оба глаза вроде целы.

— Тогда почему я не вижу? Все расплывается!

— Это кровь, дурачок. Из пореза на лбу… нет, убери руки. Сейчас я им займусь. Раны на голове сильно кровоточат, но твои глаза не повреждены, и ты не истечешь кровью до смерти, а это сейчас важнее всего. — Она захлопотала вокруг раненого, промывая, где получалось, порезы, а ему сунула в руку лоскут, чтобы прижал ко лбу. — Откинься назад, — посоветовала Мерси. — Прижми голову к стене и смотри прямо в полоток, сделаешь это для меня?

— Да, мэм, — ответил он. — Только зачем?

— Затем… — В этот момент Мерси резко выдернула из его ладони кусок стекла. — Затем, что я не хотела, чтобы ты видел, как я делаю это.

Он взвизгнул и задохнулся так, что аж заикал.

— Да, это было разумно, — кивнула сама себе Мерси.

— Кровь хлещет! Как у Еноха! — в панике выдавил он.

— Нет, не как у Еноха. В твой ладони нет ничего такого, из чего вытекла бы вся кровь, как у него, — заверила медсестра. Впрочем, она не добавила, что у него перерезано несколько мышц и, наверное, сухожилий и в лучшем случае он никогда больше не сможет сжать толком кулак. — Все не так уж и плохо, — как мантру, повторила она. — Совсем не плохо. Сделай-ка еще кое-что. — Медсестра скомкала тряпицу, вложила мягкий шарик в его руку и обмотала бинтом.

— Да, мэм.

— Сядь на нее. Положи под себя, вот так. Давление остановит кровь.

— Вы уверены?

— Я уверена, — твердо сказала она. — Но это может занять несколько минут, и я не хочу, чтобы ты был весь в шрамах. Твоя голова тоже нуждается в кое-каком давлении, и для этого у тебя есть здоровая рука — вот-вот, держи, как сейчас. Голову выше, тряпку прижми. Когда рана подсохнет, я ее зашью. Просто сиди так и не лезь на рожон. А я проверю мистера Хоусона.

— С ним все будет в порядке?

— Надеюсь, — только и сказала она, не решаясь давать иных обещаний.

Но к мистеру Хоусону она не подошла сразу, поскольку увидела, что он протянул руку, чтобы почесать за ухом, а значит, несомненно, дышал и помирать не собирался. Кто-то позвал: «Сестра!» — голос она не узнала, но, обернувшись, увидела Морриса Комстока, поддерживавшего одного из своих товарищей.

— Иду! — откликнулась она и поспешила на зов, мимоходом отметив, что почти не слышит хруста стекла под ногами. В дальнем конце вагона Сол Байрон, замотав руки какой-то дерюгой, сгребал с пола стёкла и уносил их в угол, туда, где лежало тело Еноха Вашингтона.

Она мысленно одобрила уборку и поблагодарила бы проводника, но тут ее снова окликнул Моррис Комсток: тот, кого он держал, совсем обмяк. Она помогла солдату уложить его товарища на ряд сидений и покачала головой:

— Он мертв, мистер Комсток. Мне очень жаль.

— Не может быть! — выкрикнул Моррис, и в уголках его глаз блеснули слезы — но были ли тому виной ветер или скорбь, Мерси не могла сказать.

— Пуля попала ему в глаз, видите? Мне жаль. Очень, очень жаль, — повторяла она, пытаясь нащупать пульс на шее мужчины, чтобы окончательно убедиться в том, что жизнь покинула его. — Помогите мне перенести его туда, к бедному мистеру Вашингтону.

— Вы хотите вот так просто взять и засунуть его в угол?

— Но зачем оставлять его здесь, где он занимает место и мешает проходу? Мне жаль, — снова сказала она, — но он умер. Помогите перенести его, и позже мы вспомним о нем.

«Дредноут» подчеркнул ее слова серией выстрелов, пошатнувших «Шенандоа». Чужой поезд накренился под таким опасным углом, что Мерси, стоящая возле трупов, увидела пробитые в его боку дыры. А еще она увидела, что «Шенандоа» все еще настигает их — и продолжает сокращать расстояние.

Рискуя головой, девушка приникла к заднему окошку, вглядываясь в разделяющие составы пары рельсов и считая их.

— Раз, два, три, — громко выдохнула она. — Четыре. Всего четыре пути.

— Футов восемьдесят, — произнес Горацио Корман. Он сидел рядом с дверью, по ту сторону прохода. — Футов восемьдесят между нами и ими. Они не станут пытаться сократить разрыв.

Мерси заметила, что шляпа снова на нем.

— Думаете?

— Они не дураки, — заявил мужчина, откинулся назад и взгромоздил ноги в сапогах на соседнее сиденье.

— Они преследуют наш поезд, — сказала Мерси, словно большей глупости не могла представить.

— И снова повторю, они не дураки. Им нужно золото и нужны дарственные на землю — чтобы сжечь их. Последнее, что нужно южанам, — это свежее пушечное мясо, которого у них самих нету. А должны они лишь опередить нас, и все.

Взгляд Мерси метался между «Шенандоа» и техасским рейнджером, причем поезд мчался как исступленный, а человек буквально олицетворял собой вынужденную пассивность.

— Думаете, они сделают это? — спросила Мерси. — Думаете, мы все умрем?

— Думаю, они собираются это сделать. И я чертовски уверен, что кто-то из нас умрет. Однако я лично ничегошеньки не могу с этим поделать. — Он поерзал, поудобнее пристраивая спину к стене пассажирского вагона. За ним, всего в футе от головы, пронеслись скалы, разбрасывая тени и искры отраженного ото льда света, так что лицо мужчины показалось сначала жутко старым, потом юным, потом снова старым.

— Значит, вы просто… сдаетесь?

— Ничего я не сдаюсь. Я просто терпелив, вот и все. А теперь отойди от окна, женщина. Если ты умрешь, это никому не принесет пользы.

— Я должна вернуться в другой вагон, посмотреть, как они там.

— Я бы не рекомендовал. Погляди туда, на тот поезд. Они идут прямо за нами. Бок о бок, и отступать ни им, ни нам некуда. Всюду эти чертовы скалы, этот треклятый лед, этот отвратный снег и эти богомерзкие горы.

Но Мерси вдруг почувствовала, что ей глубоко плевать на то, что рекомендует или не рекомендует рейнджер. Она стиснула ручку, поскольку и так стояла у самой двери, рванула ее и ринулась наружу, в пространство между вагонами. Медсестра захлопнула дверь, почти ожидая, что Горацио Корман последует за ней, попытается остановить ее, но он лишь встал. Она увидела это через окно. Кажется, рука его потянулась к задвижке, но либо девушка ошиблась, либо он передумал.

«Будь осторожна», — прочла она по его губам, потом рейнджер отвернулся.

Она была осторожна, едва волоча ноги по тряской платформе, но все же перебралась из вагона в вагон и даже быстрее, чем когда техасец тащил ее, помогая найти опору.

Она шагнула в соседний вагон, и ветер влетел следом, набросив плащ на лицо и спутав тканью руки, словно нарочно мешая закрыть дверь. Однако Мерси все-таки справилась и привалилась к створке, переводя дыхание.

— Как вы тут?! — хрипло выкрикнула она.

Ответило с полдюжины голосов, и Мерси не разобрала ни слова. Но увидела двух мужчин, неловко лежащих на полках спального вагона, и тут же бросилась к ним.