Время от времени, зачастую в самый темный час ночи, когда тишина глубже всего, Мерси слышала какой-то то ли свист, то ли шепот среди горных пиков и над широкими голубыми озерами, лежащими между ними. Так далеко, что звук казался слабым, но отчетливым. Когда Мерси слышала его, ей приходило на ум сравнение с уколом булавки, забытой в спинке только что сшитого платья: внезапный, острый, не слишком болезненный, но безусловно тревожащий.

Один раз, увидев, что соседка все еще бодрствует, Теодора Клэй, сонно заморгав, негромко, чтобы не перебудить немногочисленных оставшихся в вагоне пассажиров, спросила:

— Ради всего святого, что это за шум?

— Не могу сказать, — пробормотала Мерси.

— Как будто какой-то другой поезд.

— Возможно, где-то далеко. Есть и другие пути через горы. Другие рельсы.

Мисс Клэй зевнула:

— Да, полагаю. Все они, верно, сходятся перед перевалом у Прово.

— А что такого особенного в перевале у Прово? — спросила Мерси.

— Это, предположительно, единственная точка на сотни миль во все стороны, где горы проходимы, — пустилась в объяснения Теодора Клэй. — Все железные дороги заключают сделки и соглашения; однако это работает. Все, кто направляется на запад, едут через этот перевал; правда, есть еще путь из Чикаго по побережью и через Новый Орлеан и Техас. Думаю, это будет впечатляюще. Рельсы, рельсы, рельсы — бегут, бегут и сливаются в две стальные полосы. Интересно, длинный ли это путь?

Потом они заснули. Поутру Мерси позавтракала в вагоне-ресторане с инспекторами, которые, кажется, никогда не спали, но всегда выглядели очень, очень бдительными. Когда мексиканцы удалились, прихватив кофе, появилась мисс Клэй. У нее, похоже, выработалось особое чутье на отсутствие «чужаков». Только без них она, по собственному утверждению, могла «поесть спокойно».

Мерси подумала, что это полностью в духе янки — воевать за права людей, к которым скорее умрешь, чем присоединишься за чаем. Но во имя мира она сдержала язык за зубами.

Малверин Пардью также держался особняком в углу рядом с задним выходом из вагона. Он буквально врос там в пол, как столб-указатель, чьей единственной обязанностью было объявлять: «Не входить», подкрепляя запрет лежащим на коленях винчестером. В основном его игнорировали, разве что кто-нибудь из проводников спросит, не желает ли он перекусить, или появится Оскар Хайс, дарующий начальнику передышку и несколько часов сна.

Мерси, попивая кофе, который любила чуть больше чая, хотя в общем-то ей было все равно, видела ученого краем глаза.

Теодора Клэй тоже увидела Пардью, хотя и состроила равнодушную гримасу. Если она когда-то и смотрела на него доброжелательно, это давно кануло в прошлое. Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что эти двое некогда питали друг к другу что-то вроде симпатии, но Мерси решила, что их приключение в последнем вагоне основательно прояснило взор мисс Клэй.

Завтрак закончился, и покатился очередной скучный и серый день жизни в поезде, монотонный, как стелящиеся под колесами рельсы. Мерси не хватало двух женщин легкого поведения, учивших ее играть в кункен, но они сошли с поезда, и, если бы даже у мисс Клэй имелась колода карт, Мерси сомневалась, что ей понравилось бы играть с этой чопорной девицей.

Солдаты патрулировали три оставшихся пассажирских вагона, от «золотого» до ресторана. Далее шли владения угрюмого Малверина Пардью, никого не подпускающего к «холодильнику». Люди, все до единого, пребывали в горестном напряжении и все прислушивались, вечно прислушивались, стараясь уловить гудок другого — пытающегося покончить с ними — поезда, с которым предстояла встреча у перевала, там, где у поездов нет разумных причин вредить друг другу. По ту сторону перевала пути разделялись вновь; так что, если их не настигнут перед этим отрезком (капитан Макградер сказал, что его длина около тридцати миль), вероятность того, что поезд южан нанесет им ущерб, сведется практически к нулю. Если к тому времени «Шенандоа» не взорвет пути, считай, конфедератам не повезло.

Мерси и не думала о докторе, пока кто-то не упомянул, что он высадился в Денвере вместе с большинством пассажиров. Это несказанно рассердило и даже обидело Мерси. Ни одно воинское подразделение никогда никуда не отправятся без медикам-профессионала, или, по крайней мере, так должно быть. А по правде, даже если бы Мерси была настоящим врачом с настоящей медицинской подготовкой и опытом, в ее распоряжении все равно была только маленькая сумка с элементарными инструментами. Все, что хоть сколько-то серьезнее сломанной кости или глубокого пореза, она, конечно, может осмотреть — но не вылечить.

Постоянно находясь среди людей, она чувствовала себя одинокой, даже среди других штатских, сбившихся в центральном пассажирском вагоне, читающих книги, играющих в карты или прихлебывающих из фляжек. Она была единственным профессиональным медиком на борту, и это означало, что каждый ушибленный палец, каждый слезящийся глаз, каждый чих преподносились ей для осмотра и лечения. Стадный инстинкт, понимала она, но даже эти крохотные надуманные хвори не могли отогнать вечную настороженную скуку.

Никто больше по-настоящему не спал.

Никто не погружался самозабвенно в книги, или в карты, или даже в припрятанные в жилетных карманах фляжки; никто не наслаждался проносящимся мимо ландшафтом, черно-белыми горами и ледяными водопадами, повисшими на скалах, подобно сосулькам на водосточных трубах. Никто не прислушивался внимательно к разговорам или перестуку колес, сопровождающему стремительное движение поезда. Однако слух постоянно пребывал в ожидании вклинивающегося в морозный воздух гудка другого поезда.

И наконец на четвертый день люди его услышали.

Услышали высокий и резкий визг.

Гудок взвыл дважды, и эхо заметалось между гигантскими валунами и глетчерами, которые с монументальной медлительностью соскальзывали и все никак не могли соскользнуть с гибельных склонов.

И люди окаменели, уподобившись окружающим их горам. И сердца остановились на миг, чтобы помчаться затем бешеным галопом. А потом все пассажиры, один за другим, поднялись и подошли к выходящим на юг окнам поезда, ведь именно с юга прилетел звук. И тогда все лица — кроме, возможно, лица одержимого Малверина Пардью и, вероятно, невидимого машиниста, сидящего там, впереди, у себя в кабине, — прижались к стеклам, которые не могли бы быть холоднее, даже если бы были из чистого льда. Дыхание людей покрыло окна застывшим белым туманом, который пассажиры спешили стереть руками в перчатках или рукавами плащей. Все напряженно прислушивались, молясь и надеясь, что первый сигнал был ошибкой или что подал его какой-нибудь дружеский паровоз, приближающийся по другому пути к перевалу у Прово.

Норин Баттерфилд стиснула руку племянницы и лихорадочно спросила:

— Далеко мы от перевала?

И мисс Клэй ответила, не отрывая взгляда от мутной холодной оконной глади:

— Недалеко. Вероятно, уже совсем близко.

— И как только мы доберемся до него, мы будем в безопасности, так ведь?

Но на это мисс Клэй промолчала. И не обменялась с Мерси понимающими взглядами, хотя обе они отлично знали, что перевал обернется смертельной ловушкой, если оба поезда достигнут его одновременно. Относительная безопасность ждет их лишь по ту сторону.

Мерси спустилась с сиденья, на котором стояла на коленях, и развернулась в проходе. Горацио Корман торчал в третьем пассажирском вагоне, а капитан засел в первом — или, точнее, в вагоне с золотом, в который ей опять категорически запретили входить, если не поступит иного прямого приказа. Помня об этом, она повернула направо, двинувшись к задней двери, щелкнула задвижкой и впустила в согретый паром вагон струю ледяного ветра. Как можно быстрее захлопнув дверь, Мерси натянула капюшон на голову и как можно плотнее прижала его к ушам, спасаясь от стужи, свирепствующей между вагонами. На соседнюю платформу она перебралась без труда, несмотря на мороз и странно сухой ветер, который словно прилетел из адского пекла, а не из снежной зимы.