— Это вымя, Сес, — с трудом говорю я сестре, поскольку перед моим мысленным взором по небу проносятся стаи взведенных членов. — Гарри, кинь мне свой шлем, — говорю я и пристраиваю его себе по центру.

— Если хочешь знать, что такое яйца, посмотри вон туда, — говорит ей Бобби Джеймс, указывая на Гарри, который в это время поднимает танкетки[17] и проверяет сохнущую одежду. Он нагибается, и сзади, на трусах «Вилланова уайлдкэтс» расправляется слово ЗАЩИТА. После того как все отхохотались, Марджи Мерфи кладет голову Бобби Джеймса себе на колени.

— Генри, а что такое яйца? — спрашивает Сес.

— Да так, ерунда, — отвечаю я ей, смахивая у нее с губ кокосовую стружку. — Помнишь, вчера я тебе рассказывал, как фермеры получают молоко из вымени?

— Ты сказал, что они его выжимают, — улыбается Сес, со своими хвостиками похожая на хоккеиста. — Ребят, а вы можете вынуть Арчи из кресла, чтобы он мог положить голову мне на колени?

Мы с Гарри приподнимаем Арчи, который краснеет так, что даже под темными очками заметно, и кладем его головой на колени Сес. Потом я снова падаю рядом с Грейс и возвращаю все по местам: голову — ей на колени, шлем — чтоб прикрывал стоячий член, который исполняет у меня в штанах нечто похожее на ча-ча-ча: пам-пам-пам-пам-пам-па!

— Приятно хоть иногда выбираться из кресла, — говорит Арчи, ловя ладонями мошкару.

— Генри, а вся эта земля — она что, принадлежит одной семье? — спрашивает Сес, глядя на ферму.

— Скорее всего, да, — отвечаю я.

— И вон там, где трава за забором, — это тоже их двор?

— Ага.

— Прям всё-всё?

— Угу. Всё их.

— И тут всегда так тихо и мирно?

— Конечно, всегда.

— Тогда почему все не живут на фермах? — спрашивает она, и я не могу удержаться от смеха.

— Да какие-то они странные, эти фермы, — говорит ей Грейс, играя с моими волосами.

— Что значит странные? — тут же встревоженно переспрашиваю я.

— Странные, как будто там кто-то живет. Все так тихо и открыто. Мне было бы страшно там ночевать.

— А вот и не было бы, — убеждаю я ее. — Ты бы жила там со своим мужем. Вы будете сидеть у порога, держась за руки. Ты будешь засыпать у него на плече, и он будет обнимать тебя и чувствовать твои мягкие волосы у себя на щеке и нюхать, как пахнет шампунем. Ночью на дворе будет светло от звезд, и тишина, и никаких драк. Ты будешь жить одной любовью. И вокруг не будет ничего страшного и странного, — говорю я с неподдельным жаром.

— Господи, Хэнк, — говорит мне Грейс, — ты говоришь так, будто про нас с тобой.

— А что если б и так? — спрашиваю я, улыбаясь, и не мигая смотрю прямо ей в глаза.

— А, поняла. Я подыграю, — говорит она, широко улыбаясь мне в ответ. — Значит, если мы с тобой поженимся и будем жить на ферме, то, если ночью мне станет страшно, ты меня защитишь? Верно говорю?

— Да, куколка, совершенно верно, — сияя, подтверждаю я. — Я, Хэнк Тухи, буду твоим защитником.

— О, мальчик мой. Но нам понадобится еще и собака, — продолжает она, правда, с ухмылкой. А глаза так и пляшут на мне.

— Заметано, — говорю я. Все, что только Грейс не пожелает.

— И пара охранников.

— Заметано.

— И может, еще танк и ручные гранаты. А, еще тигр.

— Все заметано.

— Ну вот и ладненько, — смеется она. — Тогда как только — так сразу, Хэнк.

— Круто, я придумаю что-нибудь особенное, — говорю я.

— Например? — приближая лицо ко мне и выпуская дым изо рта, спрашивает она.

— Ну не знаю. Может, песню спою или танец станцую на глазах у кучи народа.

— Клево, — смеется она. — Дай мне знать, когда соберешься, чтобы я могла принарядиться.

— Не выйдет, сладкая моя, — говорю я. — Это будет сюрприз. Кстати, тебе идет абсолютно все. Тряпки, мусорные пакеты. Абсолютно без разницы.

— Мусорные пакеты, — повторяет за мной Грейс; ее широкая улыбка сверху освещает мою — я все так же лежу у нее на коленях. — Ну, Хэнк Тухи, это уже слишком. — Теперь она улыбается еще шире и теплее, чем солнце над головой. Кажется, будто мне улыбается вечность, но тут до меня доносится голос Сес:

— Арчи, а ты как собираешься сделать мне предложение?

— Никак, — отвечает ей он. Она дергает его за ухо. — Ай!

— О, я расскажу тебе, как это будет. Ты наймешь лодку на озере. На воде два ряда горящих свечей будут обозначать дорогу к центру озера. Ты отвезешь меня на лодке туда, мимо свечей, потом подаришь мне букет из дюжины роз, потом скажешь, что я самая красивая женщина в мире, и потом спросишь, не соизволю ли я стать твоей женой. И не спеши, спрашивай медленно, понял?

— Понял, — вздыхает Арчи.

— Вот и умница, — удовлетворенно заключает она.

— А я хочу сделать предложение своей будущей жене во время прыжка с парашютом, — заявляет Гарри.

— Ты хочешь сказать — будущему мужу? — уточняет Бобби Джеймс.

— А мне не важно, как мне будут делать предложение. Я просто хочу быть всегда любимой, — говорит Марджи, — и счастливой. Я хочу выйти замуж и жить счастливо в браке, а не просто лишь бы замуж.

Она смотрит вдаль, туда, где виднеется дом на ферме, и, наверное, мечтает о своей будущей любви и о жизни вдвоем. Чтобы было не так, как у родителей. Похоже, мы все малость этим грешим. На некоторое время все замолкают. Девчонки перебирают наши волосы. Гарри демонстрирует боевые стойки. И никто не бьет его за это по рельефно выступающим шарам. Иногда только замычит какая-нибудь корова, и мы тихонько смеемся. Теплый ветер шелестит травой и листвой. Солнце пропекает нас, как печенье в духовке. Видно, как по дороге из города тихонько сматываются машины-универсалы, груженные счастливыми семействами, которых ждет впереди фантастический выходной в ресторане, куда пускают только в ботинках и белой рубашке. Грейс наклоняется ко мне. На лице улыбка. Темные волосы щекочут мне щеку и кажутся рыжими от солнца, которое прячет в тень ее лицо, а голову освещает будто нимбом. Проходит час, возможно, два. А мы всё лежим и лежим молча, увлеченные нашей любовью, влюбленные в жизнь. Потом, спустя некоторое время, мы встаем, все так же не говоря ни слова, и отправляемся обратно в город, на улицу Святого Патрика. На обратном пути нет крутых подъемов. Самое трудное позади. И так чуть не угробились на фиг.

Все восемь миль обратного пути мы проезжаем в грустном молчании. Вокруг снова начинают всплывать звуки города. Трава и стрекот кузнечиков уступают место реву машин, резким выкрикам, продуктовым тележкам и разрисованным из баллончиков деревьям. А потом раз — и мы уже вернулись. Проезжаем по кладбищу: Стивен уже отошел от могилы ярдов на двадцать и плетется по направлению к Ав — наконец отправился домой. Мы стоим на светофоре на улице Святого Патрика. Парень на десятискоростном велике лупит кулаком по двери машины, которая чуть его не сбила. Когда мы переезжаем через дорогу, он уже ругается и дерется с водителем. И вновь улица Святого Патрика, где ряды однотипных домов на зеленых пригорках отбрасывают тень на дорогу. Едешь на велосипеде и стараешься не смотреть по сторонам, потому что, куда ни глянь — кругом святые на газонах размахивают табличками «Мондейл-Ферраро», словно озлобленные профсоюзные рабочие в нелепом пикете.

Двое парней с девушками подходят к прилавку в «Музыкальном магазине Мауса Макгинли», что на Фрэнкфорд-ав у самого поворота на Святого Патрика, в самом сердце Холмсбурга. Парням на вид лет по двадцать пять, прикид как у бухгалтеров с жиденькой шевелюрой, которые перед сном всегда читают Библию. У обеих девчонок — одна блондинка, другая брюнетка — классические сиськи не меньше четвертого размера. Простые блузки и юбки ниже колен; зевают. Появляется хозяин, Маус Макгинли, худой чувак слегка за сорок, тоже одетый на манер лысоватого бухгалтера.

— Привет, — как зомби произносит блондинка. — Мы бы хотели купить музыкальные инструменты, чтобы стать рок-группой и играть настоящее рубилово. Только вряд ли ты предложишь что-нибудь приличное — больно уж смахиваешь на библиотекаря.