А потом, на следующее утро, я думаю, погоди-ка… может, и не надо никаких допросов ему устраивать? Может, на этот раз неизбежное развитие всего этого маразма, в общем, как всегда бывает, когда расстаешься с кем-нибудь, есть шанс предотвратить, более-менее безболезненно? И эта мысль прочно засела у меня в мозгу, я знаю, нехорошо так думать, но, понимаете, это решение очевидное и простое, а как разберусь с Раду, тогда, может, смогу все внимание уделять Джеку. Или хотя бы письмо закончу.

Анна хотела вывести волосы на ногах, и всё. Ни малейших намерений превращаться в гигантскую саранчу у нее не было. Говорят, она там всем довольна, питается зерном и сучит ножками. Но я бы себе такую жизнь не выбрала. Не то чтобы всегда был выбор…

В это утро я пораньше покинула свою комнату, отпихнула от входной двери Джессику — она заглатывала мышь — и отправилась немного прогуляться вдоль Балэм-хай-стрит, просто чтобы голову проветрить. Потом вернулась домой, сказала Раду, что пошла к Бибе, и договорилась с ним встретиться попозже в «Ребатосе», в Стокуэлле.

Потом позвонила по номеру, который мне дал Доминик.

Я сидела в маленькой кофейне напротив «Ребатоса» и молча, попивая кофе, наблюдала, как двое мужчин запихивали Раду в серую «воксхолл-астру». Они газанули в сторону Кеннингтона. По-моему, он меня увидел перед тем, как его схватили, у него в лице промелькнуло такое выражение смутного непонимания, непонимания, а может, даже легкого оцепенения, что ли, а потом те двое выскочили неизвестно откуда и бросились на него, стали накидывать ему на голову пальто и запихивать в машину.

И у меня на какой-то миг возникла мысль: давай, Раду, бей их, отбивайся, беги, но он практически не сопротивлялся, только рухнул тихонько так на заднее сиденье — и всё, и нет его.

Что я чувствовала? Да ничего особенного, если честно. Только усталость; усталость да еще эта мысль: я его сдала не потому, что он массовый убийца, насильник, мошенник и т. д., а просто, понимаете, в последние несколько недель он меня настолько стал раздражать, да и как человек он мне на самом деле особо не нравился, с тех пор, то есть, как было покончено с забавным языком и культурными различиями.

Это, наверное, ужасно.

Но мне еще там, в кофейне, пришло в голову: хорошо бы всегда вот так избавляться от парней — легко, эффективно и безболезненно, а тяжелую работу пусть за тебя делает кто-нибудь другой.

Прошу у девушки за прилавком еще капуччино, только с двойным кофе — они теперь кофе недоливать стали, дают тебе такое пенистое горячее молоко со слабеньким кофейным привкусом, и всё, мне, пожалуй, больше нравилось, пока эти кофейни не появились повсюду, кофе тогда выглядел, как противная темно-коричневая жижа, зато в нем хоть вкус какой-то был.

Мисс Макколл взирала на Пфистера через окно его кабинета. Вид у нее был какой-то удивленный.

Под конец это стало действовать Пфистеру на нервы до такой степени, что он встал из-за стола и подошел к окну опустить пластмассовые жалюзи. Она все утро не сводила с него своего давящего, чуть ли не обвиняющего взгляда. Застывшее на ее лице выражение сообщало ей сходство с неким василиском, шутки ради изваянным в стиле постмодерн. Тем временем четырьмя этажами ниже шумно, с гиканьем и оглушительным хохотом резвились третьеклассники.

Даже сейчас, встав, чтобы потянуть за нейлоновый шнур, он заметил, как некоторые из них, обернувшись к нему, начали с издевательским ржанием показывать пальцами в сторону мисс Макколл. Один мальчишка, неплотно сложив пальцы в кулак, принялся быстро махать им вверх-вниз — Пфистеру этот жест был хорошо знаком. Сама по себе фамилия Пфистер звучала недостаточно непристойно и оскорбительно, поэтому среди 1700 учеников директор был известен под куда более простым и незатейливым прозвищем «дрочила».

Пфистер постучал в окно, и дети неторопливо разошлись, не переставая гоготать, а он остался стоять, уставившись на мисс Макколл, в свою очередь уставившуюся на него. Ну, что вылупилась, матушка, подумал он, хватит пялиться. Со вздохом опустив жалюзи, директор вернулся к своему большому сосновому письменному столу, заваленному многочисленными расписаниями, отчетами и докладными — со всем этим уже давно пора было разобраться.

Но работать он не мог — знал, что мисс Макколл по-прежнему пялится на него, несмотря на опущенные жалюзи.

Поерзав в кресле, он залез в верхний ящик стола и пересчитал мелочь в пластмассовой серой коробочке. Поковырял в зубах разогнутой скрепкой для бумаг, покончив таким образом с остатками съеденного второпях невкусного обеда. Затем снова взглянул на часы: 14:43. В очередной раз медленно, устало вздохнув, нажал на кнопку селектора.

— Дженни, где Дэрил Хейст?

Послышался треск статического заряда: это его секретарша в приемной по соседству возилась с проводом.

— У него две физики подряд; сказал, что заскочит, как только освободится. Это было… м-м-м… сейчас посмотрю… в десять. Пойти мне, поторопить его?

— Да. По-моему, пять часов — срок вполне достаточный. Да и физика, честно говоря, мне кажется сомнительным предлогом. И вот еще что: пора бы кому-нибудь что-нибудь сделать с мисс Макколл. Она у меня уже в печенках сидит. Разберитесь, пожалуйста.

— Будет сделано, шеф.

Но прошло еще сорок пять минут, прежде чем селектор наконец возвестил о прибытии Дэрила Хейста. Почти одновременно — ибо вопросительного стука-предупреждения не последовало — дверь распахнулась, и в кабинет бесшумно вошел бритоголовый четвероклассник. Он остановился в нескольких ярдах от стола Пфистера с выражением неописуемой скуки на одутловатом, нездорового цвета лице. На его рубашке виднелись следы крови. Директор коротко вздохнул, вытащил из ящика голубой бланк объяснительной и снял колпачок с перьевой ручки, подаренной ему попечительским советом по случаю юбилея, в ознаменование пяти беспросветных лет на посту руководителя районной школы им. Даниеля Ортеги.

— Спасибо, что пришел, Дэрил. Садись, пожалуйста.

Голос Пфистера звучал ровно, в нем не слышалось ни фамильярных ноток, ни осуждения. Именно так их учили разговаривать в подобных ситуациях. Подросток с мрачным видом опустился в кресло и принялся теребить гигантский прыщ на лбу. Прыщ распух, покраснел, будто от злости, но еще не достиг той стадии спелости, на которой его можно было бы успешно изъять, не прихватив заодно и всю оставшуюся часть головы. Эта штука, должно быть, причиняет мальчику боль, мешает сосредоточиться.

Несколько мгновений Пфистер молча смотрел на него.

Наконец Дэрил Хейст завершил исследование своего лица и соизволил взглянуть на Пфистера в ответ.

— Ну че еще? — произнес он с некоторым нетерпением и усталостью в голосе.

Пфистер размышлял о том, как лучше начать разговор. По его жилам пробежала волна совершенно недопустимой в профессиональном смысле неприязни. Не следует давать волю эмоциям, мысленно поставил он себе на вид.

Однако на сей раз, подумал он, этот малолетний негодяй у меня действительно получит, мать его так. Вопрос только, как это сделать? В таких случаях всегда трудно принять правильное решение. К тому же многое будет определяться тональностью этой предварительной беседы. Прежде всего, решил Пфистер, постараемся соблюдать спокойствие и говорить начистоту.

— Дэрил, зачем ты убил мисс Макколл и водрузил ее голову на сорокафутовый шест?

Дэрил раздраженно щелкнул зубами.

— А я че, знаю? Наверно, постоянно испытывал ожесточенное неприятие и грубое отношение со стороны коллектива. Извиняюсь. Сколько раз повторять-то. Я, типа, это… раскаиваюсь.

С этими словами Дэрил взглянул на директора с неким подобием мерзкой полуулыбки на лице.

— А теперь я чувствую себя намного лучше, — добавил он, — и смогу продолжать обучение без дальнейшей угрозы для учеников и сотрудников.

Что выводило Пфистера из себя, так это подкованность Дэрила, то, насколько легко и гладко подобные фразы вылетали у него изо рта, вызубренные под руководством целой армии психологов, полицейских инспекторов и сотрудников службы социальной поддержки. Особенно раздражало то обстоятельство, что в любой другой ситуации Дэрил двух слов связать не мог. Пфистер почти не глядя сделал пометку на голубом бланке.