Но теперь повышение ей вряд ли грозит, если вообще не исключено: отчасти из-за того, что ее энтузиазм иссяк, отчасти из-за личных отношений с Джулианом и, как следствие, возможного конфликта интересов.

Подойдя к неисправному окну, она вглядывается в легкую пелену Лондона. Увидев самолет, приближающийся к Хитроу, кажется, почти на уровне глаз, она думает: а что, если он заложит вираж, развернется и возьмет курс на их здание. Вдруг сегодня такой день, когда все самолеты врезаются в многолюдные городские кварталы, Осама — не Осама, и как же это на самом деле хреново. Молодая продюсерша, симпатичная девушка с полукаре, пребывающая в затянувшемся пост-бененденском[1] восторге от мира, трогает ее за плечо.

— Девица Мэриан, я пошла обедать. Тебе принести что-нибудь? Бутерброд там или что?

Мэриан отворачивается от окна.

— Нет, спасибо, Касси. Я тоже пойду, если будет с кем, вот только дождусь, пока этот раздолбай явится окно чинить.

— Твою мать! Его разве еще нет? — Она бросает взгляд на окно. — Кстати, Джулиан, по-моему, в «Нидлз» с Хлоей и еще с кем-то из наших, — добавляет она то ли по чудовищной наивности, то ли нарочно.

Мэриан ее спокойненько ставит на место.

— Кроме шуток? Ладно, постараюсь держаться подальше от «Нидлз». — С этими словами она отворачивается, чтобы заняться рабочим расписанием, лежавшим прежде нетронутым в ее папке для входящих.

С улыбкой замешательства Касси, несколько оскорбленная, идет обратно к своему экрану, рассеянно пробегает сообщения с последними новостями. Мэриан, по ее понятиям, тяжелый случай. Не вполне ясно, как себя вести с этой девахой, следует ли вообще упоминать Джулиана; их недолгий роман, или что у них там было, так и не получил, как говорится, официальной огласки.

Появившись в этой конторе, Мэриан первым делом стала искать квартиру в том же районе Лондона, что и у всех остальных, в таком как бы скошенном треугольнике с центром в Крауч-Энд. Но это ей было не по карману: квартиры, которые ей показывали, выглядели прямо как то место, где несколько лет продержали Терри Уэйта[2]. Так что она направилась вниз по шкале, на юг, и теперь у нее однокомнатная в Бёрмондси, хорошая квартирка с видом на Блю и на реку, а чуть поодаль — дымка Сити. Когда Джулиан впервые пришел к ней туда после отвальной вечеринки в честь озлобленного пьяницы, наконец согласившегося на досрочную пенсию, они трахались прямо на подоконнике в ее комнате, залитые мощным заревом замечательного футбольного поля ярдах в четырехстах через дорогу. Она боялась, что окно треснет, и вцепилась в занавески, и обхватила Джулиана ногами вокруг пояса — с тех пор ей ни разу не было так хорошо, как тогда, по пьяни. В тот вечер люди глядели, как они уходят вместе: отваливались челюсти, взлетали брови. Это было смело и откровенно, это заводило — так ей казалось.

Теперь он почти не бывает в Бёрмондси.

Тем временем Демпси набрался так, что едва стоит. У себя в ящике он нашел полбутылки «Столичной» и прикончил ее по мере того, как количество жертв в сводках все поднималось и поднималось, потом упало и наконец остановилось на 211. Напился, чтобы еще раз встретиться с Люси лицом к лицу, и протолкнулся в ее комнатушку с нетрезвыми слезами, выступившими еще до первых нечленораздельных слов:

— Давай поговорим, Люси. Ну хоть поговорим…

Люси с отвращением поворачивается в кресле.

— Ради бога, Мартин, уходи отсюда. Это же унизительно.

Это и вправду весьма унизительно. Офис открытой планировки, человек, может быть, на сто пятьдесят, репортеры размещены в маленьких, примыкающих друг к другу кабинках, спиной к основному отделу новостей. Коллеги Мартина и Люси могут увидеть — да что там, видят мужчину средних лет на коленях — на коленях! — за спиной у девчонки, вовсю клацающей по клавиатуре, как будто и не подозревающей (как же, как же) о его присутствии.

— Ну я тебя прошу, Люси, — хнычет он, — давай сходим пообедаем. Просто пообедаем. Дай мне поговорить с тобой.

Она раскручивается в кресле.

— Ты что, не видел, что произошло?

Он смотрит на монитор. Эти несчастные швейцарцы, это холодное утро.

— Ты что, не видел? — повторяет она.

Длинные светлые волосы захлестывают лицо, когда она сердится, в больших серых глазах — широких, глубоких, холодных — читается «пошел ты». Она ему не пара — слишком красива; он не понимает, как это все вообще могло между ними случиться. Какими бы глубокими нам ни казались наши отношения, думает он, последнее слово всегда за красотой.

Теперь она смотрит на него в упор.

— Не мешай мне работать. Над нами люди смеются — смеются, ты что, не понимаешь. Это просто идиотизм какой-то. Пожалуйста, Мартин, дай мне поработать. Иди лучше домой, к жене.

О господи, тут он начинает плакать всерьез. Ее бросает в жар от стыда и неловкости. Как меня угораздило, думает она; хоть бы это кончилось поскорее.

На слух заметно, как компьютерная деятельность вокруг них поутихла: коллеги Мартина и Люси усиленно прислушиваются к их увлекательному разговору.

Вперившись в экран, она думает, может, пойти с ним пообедать, просто чтобы прекратить эту отвратительную сцену, но тут же представляет себе, как все то же самое повторяется снова и снова. Уже одна мысль об этом ей невыносима. Опустив взгляд полуприкрытых глаз на истертый серый казенный ковер, она включает голос на полную телевизионную мощность: ледяная дикторская скороговорка, приправленная суррейским акцентом.

— Ничего не выйдет, Мартин, уясни себе это раз и навсегда. Поразвлекся и хватит, отвали.

Прием этот как будто бы срабатывает. Он бесшумно поднимается, вытирая лицо тыльной стороной ладони, поворачивается и выходит из кабинки. Люси, крутнувшись назад к экрану, пытается сосредоточиться на мертвых швейцарцах и горящих зданиях, но за спиной опять раздается ох до чего же знакомый голос:

— С меня хватит, Люси. Так жить дальше невозможно. Живым ты меня больше не увидишь.

Ее тошнит от этой мелодрамы, от его эгоизма. Она смотрит по ТВ мини-репортаж о семье, где четверо из пяти погибли в самолете, а оставшийся в живых семилетний мальчик ждет в аэропорту. Она видит непонимание на его лице, пропасть между осознанием того, что произошло, и оценкой того, что с ним теперь будет; видит суетящихся вокруг него напуганных дядю с тетей и жутковатых сотрудников службы доверия, уже неумолимо и зловеще приближающихся к нему.

Не поворачиваясь на этот раз, Люси отвечает:

— Да что ты? Это будет потеря мирового масштаба.

Да, он поразвлекся, тут она права на все сто. Ковыляя обратно в свой кабинет, побольше размером, но ненамного, он вспоминает свои ночные возвращения домой, к жене, под утро, часа в четыре, безмолвное раздевание в углу, трусы, а иногда и брюки, еще влажные от спермы (настоящий половой акт со введением Люси запрещала, это было как бы негласно обещано после его окончательного ухода от жены), ее вкус и запах, приставшие к его пальцам, и то, как он забирался в постель, чуть ли не вдвое сложившись от чувства вины и возбуждения. И то, как лежал там, не в состоянии заснуть, пока жена ворочалась и льнула к нему, давая почувствовать свое презрение и безнадежное желание. Конечно, поразвлекся, и еще хочется. Как ему жить дальше без такого накала страстей?

Прямо перед дверью он сталкивается с продюсером, который шпарит, как ненормальный, обратно в отдел новостей. Молодой, аккуратно подстриженный шатен с безупречной кожей, в оттеняющих светло-серый пиджак очках. В спешке он не сразу замечает расхристанное, зареванное состояние Демпси.

— Это не Осама! Говорят, ошибка пилота, только что сообщили…

Демпси глядит на него, как на безумца.

— Какого еще пилота?

Лицо молодого человека моментально расплывается в ухмылке до ушей. Похлопывая Демпси по руке, он говорит: