Она стиснула зубы и замотала головой.
— Прощения должна просить я.
— Это не женское дело.
— Ну и дурак. — Полина глянула на меня по-настоящему сердито. — Потому у нас с тобой ничего не получилось.
В хибаре не было электричества. Я нашел керосиновую лампу и вынес ее на крохотную верандочку, где с трудом умещались два стула и узкий, как лавка, стол. Мы молча поужинали сэндвичами, которые запивали кока-колой. Остатки еды Полина сложила в сумку-холодильник, которую мы привезли с собой.
— Можно все переиграть, — сказала она, закуривая сигарету.
— Можно.
— Если хочешь, я буду только с тобой.
— Хочу.
— Но ты снова начнешь пить!
— Начну.
Она с размаху хватила кулаком по столу. Лампа покачнулась и упала на пол. Раздался звон стекла и завоняло керосином.
Я думал, сейчас вспыхнет пожар.
— Пошли отсюда. — Я схватил ее за руку. — Сгореть заживо не самая приятная смерть.
— Метис, почему ты оказался еще наивней меня? — спросила она, когда мы вышли наружу.
— В смысле?
— Не притворяйся. — Она высвободила свою руку. Мы стояли рядом, но не касаясь друг друга. — Даже я знаю, что за любовь нужно бороться.
— Скучно. И не вижу никакого смысла.
— Ты оказался тонкошкурым, — прошептала она. — Я догадалась об этом слишком поздно.
Я пожал плечами. Я не был расположен к душевным разговорам.
— Метис, как ты думаешь, что с нами будет? — спросила Полина, обращаясь уже к неспокойному океану. — Скажи что-нибудь. Только не молчи.
— Я не молчу.
— Неужели нельзя начать все сначала?
Я невольно вспомнил нашу первую встречу, две недели, промелькнувшие как один миг. Мы жили в ожидании чуда. Почему же оно не случилось?
— Чудес на свете не бывает, — тихо сказал я.
— А я хочу, чтоб они были. И я верю в них. Метис, ты ведь тоже романтик. Не притворяйся, будто тебе давно все по фигу.
В тот момент мне на самом деле все было по фигу. Очень хотелось выпить, но я знал, что, кроме банок с кока-колой, в сумке-холодильнике нет ничего взбадривающего.
— Я не умею притворяться. Может, это моя главная беда.
— Значит, ты на самом деле меня разлюбил.
Я неопределенно хмыкнул.
— Ты первый мне изменил.
— Смотря что называть изменой.
В ту минуту я готов был отдать правую руку за стаканчик водки или виски.
— Я поняла тебя. Прости.
— Все-таки виноват был я.
Я знал, что не должен был это говорить. Но в тот момент мне на самом деле все было по фигу.
— Ты настоящий голубой. Жаль, что ты не родился женщиной.
Она медленно побрела к океану. Я вернулся в дом. Здесь воняло, как в лавке керосинщика. Я распахнул окна и двери и завалился на кровать. Теперь я был готов отдать обе руки за стакан самого паршивого самогона.
Океан шумел все сильней и сильней. Этот шум нагонял на меня беспробудную тоску. Постепенно я забылся тяжелым сном.
Я слышал, как она поднимается по ступенькам крыльца, но подумал, что это мне снится. Когда она села на край кровати и положила руку мне на грудь, я уже окончательно был уверен в том, что вижу сон. Или же сумел убедить себя в этом. Она целовала меня в губы, щеки, волосы, а мне не хотелось шевелиться. Мне было хорошо. И в то же время мне все было по фигу.
Потом она стащила с меня шорты и майку и улеглась сверху. Кровать была узкая и скрипучая. Полина вытворяла со мной такое, что может присниться разве что подростку, насмотревшемуся порнофильмов. Я не сопротивлялся. Я воспринимал ее ласки пассивно, хотя мне было очень хорошо.
Потом, когда она затихла и, кажется, уснула, уткнувшись носом в стенку, я встал и вышел наружу. Океан ревел и бесновался. До меня долетали мелкие брызги воды. Правда, возможно, это моросил дождик.
Я быстро продрог и вернулся в дом, где хозяйничали промозглые сквозняки. Обратил внимание на узкую дверь в коридоре. Она была не заперта.
Это оказался чулан со всяким хламом. Я нащупал цилиндр фонарика. С его помощью я отыскал ветхое одеяло, в которое с наслаждением завернулся.
И тут я увидел ее.
Это была пол-литровая бутылка, в которой плескалась прозрачная жидкость. Я сделал жадный глоток. Джин приятно обжег внутренности, мгновенно расслабил мышцы. Я устроился на крыльце, где было относительно тихо. Потягивал джин и любовался молниями, безостановочно прошивающими небо грубыми корявыми стежками. Из-за рева океана не было слышно грома, а потому гроза казалась ненастоящей.
Бутылка опустела, и я заснул на полу, натянув на голову одеяло. Мне снились сны…
Это были отдельные новеллы, но действующие лица в них оставались неизменными. Их было трое: Лев, Полина и я. В одной их этих снов-новелл я раскачивал лодку, в которой Лев с Полиной занимались любовью. Я делал это по приказу Льва, который стонал от наслаждения в такт моим движениям. Полина делала мне какие-то знаки — похоже, она хотела, чтоб я перестал раскачивать лодку. Но мне доставляло удовольствие ублажать Льва.
В другом сне я ехал на мотоцикле, стоя в седле. Я был абсолютно голый, и люди по бокам дороги что-то кричали и хлопали в ладоши. Потом я взлетел в воздух и, пролетев через огненную окружность, очутился в объятиях Полины. У нее были короткие черные волосы и густые загнутые кверху усы. От нее разило водкой. Мы упали в пыль, а Лев хлестал нас плетью, после стал пинать ногами. Мне все больше и больше хотелось заниматься любовью с девушкой с усами, которая, как я знал, была Полиной.
— Какая же ты сволочь! Грязная, вонючая…
Ее голос потонул в реве океана. Это уже был не сон.
Я сжался в комок и стиснул зубы. Полина колотила меня пятками, потом какой-то тонкой палкой. Так продолжалось несколько минут. Внезапно рев океана стих, и я больше не чувствовал никакой боли.
…Теперь я лежал на узкой жесткой кровати. Во рту было сухо и горько. Я чувствовал себя свиньей. Грязной, вонючей, безвольной и так далее.
Я смотрел на экран монитора. Я видел, как наш самолет оторвался от взлетной полосы, обрывающейся над водой. Безмятежно бирюзовая гладь океана на экране казалась еще ярче, чем в реальности. Наш «Боинг» стремительно набирал высоту.
Полина сидела через проход от меня. На ней были темные очки и тот самый парик, который я обнаружил в туалетном столике ее комнаты в «Лесной розе». Губы она накрасила вызывающе красно и очень жирно. На нее пялились все без исключения мужчины.
Я задремал под беседу моих соседей — пожилой пары из Дублина, которые после отдыха в тропиках ехали во Франкфурт-на-Майне навестить друзей. Обоих буквально распирало от восторга и впечатлений.
Когда я проснулся, кресло Полины оказалось пустым. Наш самолет приближался к Евразийскому материку, о чем самым подробным образом сообщал экран над моей головой. Я вытянул затекшие ноги и решил размяться. Вокруг было сонное царство: тот же экран сообщал, что время — два пятнадцать ночи по Гринвичу.
В салоне для курящих было несколько оживленней, хотя и здесь царил полумрак. Я услышал знакомый журчащий смех. Посмотрел туда, откуда он доносился. Полина сидела в последнем ряду слева, положив ноги на колени какого-то парня.
— Привет, папочка, — сказала она и помахала мне рукой. — Присаживайся к нам.
Парень уже протягивал мне пачку «Честерфилда». Я взял сигарету и сел в свободное кресло рядом с ними. Полина щелкнула у меня под носом зажигалкой.
— Это мой папочка, — сказала она, обращаясь к парню. — Папуля, а это Алвес. Представляешь, он отдыхал в «Сан-Суси». Помнишь, мы как-то ходили туда на дискотеку. Он говорит, что узнал меня, хоть я и изменила прическу.
Она расхохоталась, запрокинув голову.
— Добрый вечер, — сказал парень на ломаном английском. — У вас очень красивая дочка. Вы не будете возражать, если я немного поухаживаю за ней?
— Ни в коем случае, — заверил я этого Алвеса. — Только имейте в виду: Полли очень непостоянная особа.
Они дружно рассмеялись, и Полина еще удобней устроила свои обтянутые узкими джинсами ноги на коленях у Алвеса.