Знаешь это и ты.

Зй, вы, начальствующие и судьи! Эй, правосудие! Вы неправильно решаете дела. Почему вы неправильно судите, почему вы осуждаете невинных детей?

Вы же не можете подняться на крыльях к небу и не можете также влезть в землю. Или же вы постоянно будете находиться в крепости, решая дела так неправильно, зная это хорошо, зная сами так же, как я.

Куда вы денетесь? — Вы никуда не денетесь, пока я жив. Разве вы не знаете меня? Вы знаете меня.

Я, Зелимхан, решающий народные дела. Виновных убиваю, невинных — оставляю. Я вам говорю, чтобы не нарушали вы законы. Я вас прошу не нарушать их.

А вы нарушаете их на основании ложных показаний. Ничуть вы не лучше женщин — мужчины. И о таких неправильных решениях вы после будете жалеть.

Я от Гурченко требовал деньги еще четыре года назад. Он все время обещал дать, а сам объявил об этом начальству. Я предупреждал его, что, если он не уплатит требуемых денег, будет убит.

В ночь убийства я ходил к нему опять просить денег. Делал это в присутствии его семьи. И когда он отказался от уплаты, я его убил. Не из бедных же он, были же у него деньги и другое имущество.

Возьмите всю казну государственную и войска, преследуйте меня — и все равно не найдете меня. Волла-ги! Билла-ги!

Я подчиняться вам не буду. Когда вам понадобится схватить меня — я буду от вас далеко; когда же вы мне понадобитесь — будете вы очень близко ко мне.

Эй, начальствующие! Я вас считаю очень низкими. Смотрите на меня: я нашел казаков и женщин, когда они ходили в горы, — и я их не тронул. Я взял у них только гармонию, чтобы немного повеселиться, а потом вернул ее им.

Шериппа Субиева я в тот же день немного задержал, заподозрив его в неверности мне, а вы за это арестовали его. Но больше ни в чем он не виноват.

Вы нехорошие люди! Вы недостойные люди! Не радуйтесь, не гордитесь за взятую вами неправду и за утверждение таковой. Хотя вы теперь радуетесь, но после будете плакать несомненно.

Эй, полковник! Я тебя прошу ради создавшего нас бога и ради возвысившего тебя — не открывай вражды между мной и народом. Ты должен стараться, чтобы женщины и дети не плакали и не рыдали. Они же плачут и проклинают меня. Говорят: «Хоть бы убили его и чтобы он был уничтожен богом!». Так они проклинают меня. Они не виноваты. Ты же не должен сомневаться, что если будешь обижать арестованных, то ко мне будет вражда. А мы до сих пор жили хорошо: кто мне сделает добро, тому отплачу тем же; кто мне сделает дурное и злое, тому отвечу тоже тем же.

Эй, полковник! Если ты хочешь узнать, кто был со мной, когда убили 'Гурченко, то были: я — Зелимхан, мой отец Гушмазуко, Давлет-Мурза хоевский, Иса хоркороевский и Кума и Гуду из Белготоя. Это дело сделали мы. Наших лошадей держал, когда мы входили в дом к Турченко, чеченец ауловец Гуна. Знай это, эй, пристав!

Я знаю и слышу, что ты делаешь. Идешь за Гела и Дуду. Посмотри же, что я с ними сделаю. Если я их оставлю, то вини меня; если же я это не оставлю, то не вини меня. Знай это!

Милость аллаха и аллах пусть сохранят того, кто будет читать это. Читающего прошу прочесть, ради аллаха, не преувеличивая и не преуменьшая.

(Приложены: именная печать Зелимхана и печать Андреевского сельского управления).

Полковник Галаев!

Пишу тебе последнее мое письмо, которое я с помощью аллаха безусловно исполню. Это будет скоро.

Мнение мое такое: ты, кажется, знаешь, что я сделал с Добровольским, с таким же полковником, как ты; что мое привлекает сердце в необходимость сделать с тобой за незаконные действия твои и из-за меня заключенных людей, которые совсем невинны.

Я тебе говорю, чтобы ты освободил всех заключенных, о вине которых ты не слыхал и в которых не видел ничего правдивого. За неисполнение этого с тобой, гяуром, что будет, смотри на другой странице.

Я Добровольскому говорил так же, как. и тебе, гяур. Но ты меня тоже не понимаешь.

Я тебе дам запомнить себя. Губить людей незаконными действиями из-за себя я не позволю тебе, гяур. Раз я говорю «не позволю», значит правда.

Если я, Зелимхан Гушмазукаев, буду жив, я ж заставлю тебя, как собаку, гадить в доме и сидеть в доме с женой. Трус ты! В конце концов, проститутка, — убью тебя, как собаку.

Пусть ты будешь Между тысячами, я смогу узнать тебя.

Ты, кажется, думаешь, что я уеду в Турцию. Нет, этого не будет с моей стороны, чтобы люди не обложили меня позором бегства. Не кончив с тобой, я на шаг дальше не уйду. Слушаю я о твоих делах, и ты мне кажешься не полковником, а шлюхой.

Освободи же людей невинных, и я с тобой ничего иметь не буду. Если же не послушаешь, то будь уверен, что жизнь твою покончу или увезу в живых казнить тебя.

Зелимхан Гушмазукаев.

(Приложены три печати).

Его Высокопревосходительству,

Господину Председателю Государственной думы Чеченского абрека Зелимхана Гушмазукаева

Прошение

Так как в настоящее время в Государственной думе идет запрос о грабежах и разбоях на Кавказе, то депутатам небезынтересно будет познакомиться с причинами, заставившими меня, одного из самых известных абреков Терской и Дагестанской областей, сделаться абреком.

Все рассказывать не стоит — это займет слишком много вашего драгоценного времени. Я ограничусь, как сказал, указанием обстоятельств, при которых я ушел в абреки, и, кроме того, расскажу о двух своих наиболее крупных преступлениях: первое — убийство подполковника Добровольского, старшего помощника начальника грозненского округа, в 1906 году и второе — убийство полковника Галаева, начальника Веденского округа, летом минувшего 1908 года.

Чтобы г г. депутаты имели хоть какое-нибудь представление о драме моей жизни, я должен упомяНутъ в коротких словах о месте моего рождений и О своей семье. Родом я из чеченского селения Харачой, Веденского округа, Терской области, В то время, о котором идет рассказ (1901 г.), семья наша состояла из старика-отца, меня и двух братьев, из которых один был уже взрослый юноша, а другой совсем еще ребенок; кроме того, был у нас еще и столетний дед. Жили мы богато.

Все, что бывает у зажиточного горца, мы имели: крупный и мелкий рогатый скот, несколько лошадей, мельницу, правда, татарскую, но все же она нам давала приличный доход, и имели мы еще богатейшую пасеку, в которой насчитывалось несколько сот ульев. Добра своего было достаточно, чужого мы не искали. Но случилось несчастье. Произошла у нас ссора с односельчанами из-за невесты моего брата. В драке был убит мой родственник.

Теперь надо отомстить кровникам за смерть родственника, выполнить святую для каждого чеченца обязанность. Зная хорошо, что по русским законам кровомщение не допускается и меня за убийство человека, хотя бы кровника, будут судить со всей строгостью законов, я совершил акт кровомщения втайне, ночью, накануне рамазана месяца, и без соучастников. Все в ауле вздохнули свободно, — канлы должны были окончиться, и между сторонами состояться полное примирение. Но стали производить дознание. Начальник участка капитан X., ныне благополучно управляющий одним из округов Терской области, показал, что он застал нашего врага живым и последний будто бы указал как на виновников своей смерти на меня, на моего отца и двух братьев.

Таким образом, было найдено юридическое основание для того, чтобы нас обвинить. Суд нас четверых присудил в арестантское отделение. На запрос палаты, каким образом покойный ночью мог узнать, кто в него стрелял, тот же начальник участка X. ответил, что была светлая, лунная ночь и лица были хорошо замечены умершим. Это была со стороны X. явная ложь и пристрастное отношение к делу. Во-первых, как всему народу, ему было известно, что мой отец и два двоюродных брата ни в чем не виноваты, а во-вторых, накануне рамазана месяца луна не светит. Люди говорят, что ему дали взятку наши враги, и я вполне этому верю.