Сестры, выслушав, уходят в правую дверь, унося с собой одежды. Алиджи подходит близко к матери, как будто не сознавая того, что происходит.

Кандиа. О, моя плоть и кровь! Касаюсь твоей головы этим хлебом из самой чистой муки, замесила я его в нашей старой квашне столетней, была она уже и до меня, и до тебя. Распластала я тесто на столетней доске моими руками, на которых тебя носила. Касаюсь этим хлебом твоего чела, чтоб было оно ясно, касаюсь твоей груди, чтобы не было на ней тягости, касаюсь твоего плеча и другого плеча, чтобы твои руки не знали усталости и чтобы твоя жена на плечо к тебе клала свою голову. И да говорит тебе Христос и да слышишь ты Его!

Маленьким хлебом мать прикасается к Алиджи, который опустился перед ней на колени.

Алиджи. Я спал и видел сон. Христос сказал мне: «Не страшись». А святой Иоанн сказал мне: «Будь спокоен, без свечи в руках ты не умрешь». Сказал он: «Не умрешь злой смертью…» Ты, мать, определила мне мою долю, выбрала сыну супругу для твоего дома. Мать, ты привела ее сюда, чтобы спала она на одной подушке со мной… Я пас стадо в горах, и в горы мне надо вернуться.

Мать касается рукой его лба, как бы для того, чтоб отогнать мрачные мысли.

Кандиа. Встань, сын! Как ты странно говоришь! Твоя речь меняет свой цвет, точно листья оливы на ветру.

Сын встает, как будто бессознательно.

Алиджи. А где мой отец? Не вижу его.

Кандиа. Он на жатве, вместе с рабочими собирает жатву.

Алиджи. Я жал серпом на жатве в тени моего отца… еще до моего помазания на челе, тогда я был головой ему до пояса. И в первый раз я серпом разрезал себе жилу, вот здесь, где знак. Смятыми листьями остановили мне кровь… «Сын Алиджи, — сказал он мне, — сын Алиджи, оставь серп и возьми посох, будь пастухом и иди в горы». И была исполнена его воля.

Кандиа. Сын, какое горе гнетет тебя? Или тебя душил тревожный сон? Твои слова похожи вот на что: наступает ночь, человек сел на краю рва и не продолжает свой путь, потому что знает: не пройти ему туда, где его сердце, потому что наступает ночь и Ave Maria уже не слышно больше.

Алиджи. Надо мне вернуться в горы… Мать, а где же посох пастуха, посох, что днем и ночью знает тропинки, где есть травы? Я хочу держать в руке мой посох, когда придет родня, пусть видят, как я его изукрасил.

Мать берет посох в углу возле очага.

Кандиа. Вот он, сын! Посмотри, твои сестры для Дня святого Иоанна убрали его цветами красной гвоздики и нардом.

Алиджи (показывает ей рисунки на посохе). Он из кизилового дерева, всегда со мной он, под рукой у меня, и всегда со мной три сестры на тех тропинках, где травы. Посмотри, мать: вот три девы, и над ними летают три ангела, три звезды и три голубя. И для каждой из них я вырезал по цветку. А вот солнце и луна в половине. Вот планета, а вот чаша таинства. Это колокольня Сан-Бадьяжа, это река, а это дом мой… Но кто же та, что стоит у дверей?

Кандиа. Алиджи, Алиджи, или ты хочешь, чтоб я стала плакать?

Алиджи. Здесь в мире, рядом с железом, которое режет землю, есть овцы и пастух, овцы, пастух и горы. На гору я должен вернуться, если бы даже ты и стала плакать и если бы я стал плакать, мать!

Он опирается обеими руками на свой посох и опускает голову, погруженный в думы.

Кандиа. А Надежда? Ты где ее изобразил?

Алиджи. Ее лицо не мог я изучить и не могу изобразить ее правдиво, мать!..

Вдали слышатся дикие крики.

Алиджи. Мать, что это за крики?

Кандиа. Жнецы, верно, затеяли ссору. Храни их, Боже, чтобы не обезумели от солнечного зноя! От крови да охранит их Креститель!

Алиджи. А кто протянул красную полосу у дверей дома и повесил веретено и вилы?.. Ах, для того, чтобы не проникло сюда ничто злое, поставьте у порога и плуг, и повозку с быками, свалите к дверям все камни и комья земли, и известь из всех печей, и скалу Самсона, и гору Маиелла со всеми ее снегами!

Кандиа. Сын! Что происходит в твоей душе? Было сказано тебе во сне: «Не страшись…» Пробудился ли ты?.. Наш дом охраняет крест, освященный в день Вознесения. Петли у дверей окроплены святой водой. Ничто дурное сюда не проникнет. Твои сестры протянули у дверей твой пояс, тот самый, что ты получил еще раньше, чем стал пастухом, в награду на состязании в беге, ты помнишь, сын? А протянули пояс у дверей потому, что придет к нам родня и заплатит за пропуск. Сам знаешь, зачем же спрашивать?

Алиджи. Мать, мать! Я спал семь веков, семь веков, и вернулся издалека. И не помню моей колыбели.

Кандиа. Сын, что с тобой? Говоришь, словно безумный. Или твоя жена налила тебе черного вина и до дна ты его выпил? И потерял сознание? Помилуй меня, Дева Мария!

Голос Орнеллы (в комнате новобрачных). В зеленое, ко Дню святого Иоанна! Чтобы меня в зелени застал он! Ойли, ойли, ойля!

Новобрачная появляется в дверях в сопровождении трех сестер.

Сплендоре. Вот молодая. Мы ее одели по-весеннему, в веселый цвет.

Фаветта. На нагруднике золото и серебро, а платье — как свежая трава.

Орнелла. Ты обними ее, мать дорогая, утешь ее!

Сплендоре. Мы ее застали в слезах, сидела на краю постели и жалобно плакала, точно покинутая.

Орнелла. Словно цветок гвоздики, тоскующий на окне одиноко. Обними ее!

Кандиа. Невестка! Этим хлебом благословила я дитя мое кровное, теперь ломаю надвое хлеб над твоей светлой головой. Наполняй дом изобилием, как добрая закваска, что поднимает тесто в квашне. Принеси мне мир и не принеси мне раздора.

Три сестры. Да будет так, мать! Целуем землю.

Склоняются к земле, касаются ее правой рукой и затем прикасаются пальцами к губам. Алиджи в стороне, безучастный ко всему, как будто погруженный в молитву.

Кандиа. Невестка моя! Для твоего нового дома будь то же, что челнок для ткацкого станка.

Три сестры. Да будет так, мать! Целуем землю.

Кандиа. Невестка моя, Виенда! Для твоей души вот я помещаю тебя среди двух половин этого чистого хлеба. Вот четыре стены дома, четыре угла, там встает солнце Божие, а там заходит, тут север, а тут юг… Вот сток для воды, вот подставки и цепи очага, вот ступка для белой соли, сосуд, чтобы хранить ее… Невестка моя, все в доме я показываю тебе и называю. Как поместила я тебя в середину чистого хлеба, так беру тебя в середину моего сердца для этой жизни и для жизни вечной.

Три сестры. Да будет так, мать! Целуем землю.

Виенда опускает свое заплаканное лицо на грудь свекрови, которая обнимает ее, продолжая держать в пальцах две половинки хлеба. Слышны издали крики жнецов. Алиджи вздрагивает и идет к входной двери. Сестры подбегают к входу.

Фаветта. От солнечного зноя обезумели жнецы, точно собаки, лающие на прохожих.

Сплендоре. Затеяли жнецы ссору… В красное вино они никогда не подливают воды.

Орнелла. После каждой травки глоток вина, после каждого снопа — бутыль.

Фаветта. Господи Иисусе! Какая жара! Словно пышет огнем из ада, где кумушка-змея себе кусает хвост.

Орнелла. Ай, ай! Бедные колосья и солома! Серп сперва их обожжет, а потом срежет.