Аррагх удовлетворенно кивнул:

— Хар-ману верно видит сердце хагра.

«Сердце Сильного — черный огонь». Гортхауэр по-волчьи оскалился и коротко, страшно рассмеялся.

— Да, так, — с жестокой радостью проговорил он. — Так! И те, что придут с запада, узнают смерть.

Он видел сейчас — они придут. И будет кому встретить их.

Теперь его жизнь обрела смысл.

Ненависть.

…Рраугхар прислушался. Из-за деревьев доносились голоса. Говорили двое: один голос, молодой, чуть резковатый, звучал горячо и настойчиво, второй, глухой и низкий, — ровно и тихо. Языка Рраугхар не знал: звучало похоже на речь Светлоглазых. Пригибаясь, охотник бесшумно двинулся вперед.

На небольшой прогалине, как оказалось, кроме двух спорящих мужчин была еще и женщина — сидела, прислонившись спиной к дереву, не шевелясь и, кажется, даже не моргая. Поразмыслив, Рраугхар половчее перехватил копье и выбрался из подлеска. Двое немедленно замолчали и уставились на него в явном удивлении: оба высокие, мало не на полголовы выше Рраугхара, только один светловолосый, а у другого лицо все в морщинах и волосы небывалые, белые, как снег. Женщина только скользнула по лицу охотника взглядом, и у того нехорошо похолодело внутри: неживые у нее были глаза, какие бывают у того, кто уже видит смерть.

— Ха-артх? — осведомился Рраугхар, ткнув в мужчин пальцем.

Тот, что с белыми волосами, приглядевшись, спросил:

— Иртха?

— Йах, — охотник опустил копье и гордо объявил, стукнув себя в грудь кулаком: — Рраугхар! У — ха-артх?

Гордиться Волку-Рраугхару очень даже было чем: имя он получил вполне заслуженно, свидетельством тому была теплая куртка из волчьего меха — мало у кого в племени найдется такая: волчина попался громадный, матерый, по всему видно — вожак, а юноше-иртха тогда едва-едва минуло семнадцать полных солнц. Однако ж чужаки этого не оценили, чем немало разочаровали Рраугхара.

— Эллири, — сказал беловолосый.

Охотник недоверчиво прищурился и переспросил:

— Йерри?

— Эллири, — кивнув, повторил беловолосый.

— Х-ха! — просиял Рраугхар. — Йерри и-рах-хай Гортхар!

И махнул рукой, показывая — идите за мной. Молодой человек, чуть поколебавшись, подхватил два дорожных мешка и охотничий лук, беловолосый забрал третий мешок, за руку поднял женщину, и все трое направились следом за Рраугхаром.

— Йерри, они пришли говорить с Гортхар…

Гортхауэр вскочил. Несколько мгновений потрясенно смотрел на Рраугхара, потом бросился к выходу из пещеры — сердце колотилось гулко, бешено, рвалось из груди. Эллери… кто? Неужели кто-то спасся? Или это из тех Девяти? А может, Ориен?..

И — остановился, с размаху ударившись всей грудью о незримую стену.

Потому что те, кто стоял перед ним, не были Эллери.

Они вообще не были ах'къалли.

Они были — Смертными.

А беловолосый старик смотрел в лицо того, кого на Островах звали — Эрт'эннир. Смотрел, не узнавая жесткого решительного лица, сейчас искаженного бешеной яростью, не узнавая запавших мрачных глаз и жутковатых, нечеловечески стремительных — взгляд не успевал уследить — резких движений.

— Вы!..

Мгновение старику казалось — фаэрни ударит его. Но Эрт'эннир вдруг как-то обмяк, ссутулился — у человека защемило сердце при виде этого отчаяния, тоски этой смертной. Он понял, что совершил что-то непоправимое; не понимал только — что.

Словно хрустальную чашу швырнули на камни — разлетелась со звоном в пыль.

— Эллири, — глухо проговорил фаэрни. И рассмеялся коротко и горько. — Эллири. А я подумал… Идем, — это уже старику — утомленно, равнодушно: не гнать же теперь прочь, коли пришли.

Рраугхар на Гортхара смотрел в ужасе: да что с ним? Вспыхнул, как сухая хвоя в костре — а теперь смотрит, как старый зверь, ждущий смерти, и глаза — стылый пепел… Ах-ха, плохо сделал Рраугхар, что привел сюда этих йерри. Совсем плохо. Оставить надо было, где нашел. Бхух Рраугхар, дурная голова, пень гнилой…

Сели в пещере у костра: старик завернулся в медвежью шкуру — кости ломило, видно, от осеннего промозглого холода. Парень с любопытством вертел головой по сторонам, а молодая женщина безучастно смотрела в огонь — Рагха как ее увидела, так перестала замечать ее спутников, а только разглядывала гостью внимательно, щуря глаза от дыма. Женщина была больна. Совсем больна. У-хаш-ша. Плохо.

Старик заговорил тихо, часто останавливаясь и прикрывая глаза, словно даже свет костра выносить ему было тяжело:

— Мы ждали начала ант-айви… я помню тот день… да, помню… Был ясный день, чистое небо и солнце — теплое такое… и ласковое море, спокойное и тихое… дети пошли на берег — собирать раковины и водоросли после прилива…

Замолчал.

— А потом пришли тучи. Не было ветра, но тучи неслись по небу от заката — огромные орлы, и всадники, и колесницы… Было странно. Красиво. Мы стояли и смотрели. И тут внезапно на берег обрушился шторм, и волны…

Он снова замолчал, глядя в огонь. Глаза у него были мертвые.

— Моих всех, — сказал ровно, — этот шторм взял. Кроме Раннэ. И Йалло вот… у него тоже никого не осталось — вместо сына он мне теперь. А Раннэ в тот день рыбачила. К ночи до берега добралась. Вплавь. С тех пор не говорит. Совсем. Она видела… Море… море всех вернуло. Всех. Потом успокоилось. Было небо: как медь и кровь. Земля дрожала. Видящие… мы старались не давать им спать, но они и наяву смотрели в смерть. Много дней. Они сходили с ума. Потом небо стало прежним, а море — гладким, как синее стекло. А над ним низко-низко стелился туман. Голубоватый, живой… и холодный. Да… Он светился изнутри, и огромные туманные корабли шли мимо Островов — бесшумно, как тени. И звезды падали с неба. Звезды кричали. Небо плакало, а мы… мы уже не могли.

Он глубоко вздохнул:

— Мы посылали крылатых вестников, но никто не откликнулся. Мы не смогли прийти раньше. Надо было… — трудно сглотнул, выговорил через силу, — хоронить. Лечить раненых. Урожай погиб почти весь, и надо было строить новые дома, и ладьи… Вот, пришли. А здесь — никого. Мы искали, — вымученно улыбнулся, — а вышло, что нас нашли. Эрт'эннир, что здесь случилось?

Гортхауэр промолчал. Рагха заговорила вместо него, мешая Ах'энн со словами иртха:

— Гортхар говорит, улахх пришли из-за горькой воды. Много улахх. Улахх, они как звери… алх-увар, пьяные от крови. Как й'ханг у-хаш-ша. Йерри, их нет больше. Совсем. Харт'ан Мелхар, улахх увели его с собой. Никто не знает, когда харт'ан вернется. Гортхар теперь ах-хагра для иртха.

Старик кивнул. Судя по всему, он переступил ту грань, до которой можно еще удивляться или ощущать боль утраты. Рагха оглядела странников, покачала головой:

— Рагха говорит, йерри из-за горькой воды, они остаются с иртха — пять, десять харума. Й'мани, она идти не может. Плохо. Рагха травы давать будет, лечить будет. Не лечить — совсем плохо будет, пхут. Гортхар когда пришел к иртха, он был как й'мани сейчас. Рагха знает. Й'мани, в ней злой туман, она не видит дороги. Надо идти по своему следу. Страх пройти. Боль пройти. Потом к небесному огню повернуться, страх за спиной оставить. Тогда й'мани говорить будет. Жить будет. Белоголовый, он теперь говорит слово.

— Йах, — кивнул головой старик, неловко и грустно улыбнувшись непривычному звучанию чужой речи.

И, поднявшись, низко поклонился матери рода.

… От одной стены до другой — пять шагов. Только пять — но и их не сделать: прикован цепью. Тяжелые своды не рождают эха: безмолвная неизменность не-бытия. И когда разум, лишенный привычной пищи ощущений, лихорадочно начинает искать выход — являются видения. Бесконечная вереница вечно-изменчивых видений в безвременьеЧертогов — но не дано забыть того, что было, а Чертоги дают призракам плоть. Ив вечной ночи именем — Мандос, он бродит по лабиринтам памяти. Он говорит с ними — говорит со своей памятью, и память отвечает ему сотнями давно умолкших голосов, шепотом листьев и шорохом лунных трав. Все они рядом — живые: кружение птиц, сплетение цветущих ветвей, песни звезд, — и он заглядывает им в глаза, улыбаясь счастливо и беспомощно, и все благодарит их за что-то — не зная, за что, и просит простить — за что, он не помнит…