Вот и все о нем. Мой господин считает его редкостным дураком, но не может не признать, что орков он умеет держать в узде бесподобно. У него прямо дар орочье застраивать.

Господин Восьмой Бессмертный его презирает, Пес Ханатты тоже. Нелюбовь у них взаимная, надо сказать. Господин Сайта вообще мало кого уважает, разве что моего господина и Самого. Но тут уж все и так понятно.

Ладно.

Этот тоже нуменорец. Зовут его Эрион и, насколько мне известно, он родом из Умбара. Надменный тип. Презирает всех, кто, на его взгляд, глупее его. А таковыми он считает все человечество или почти все, вне зависимости от расы. Все люди, по его мнению, лишь материал для его работы. И любой раб предпочтет самую страшную пытку, только бы не попадать в его башню. Он гениален. Разве что мертвых воскрешать не может. Правда, говорят, давным-давно они вместе со Вторым Бессмертным Ульбаром раз попытались вселить в мертвое тело душу. Получилось… не то. Некрасиво и неприятно. А Сам над ними издевался жестоко и говорил, что не по рту кусок отхватили. Но неудачи не слишком разочаровывают господина Эриона — он любит говорить, что по свету материала для его опытов бегает предостаточно.

Пожалуй, если с кем он и ладит, то это с господином Бессмертным Ульбаром, и в его замке Дол Гулдур бывает часто…»

То, чего не было в записках Секретаря

— Держи, уйдет! Уйдет, сволочь!

В саду плясали факелы, звенело в темноте оружие, где-то визжала женщина, и все перекрывала смачная ругань крепкого тучного мужчины, который, пыхтя, тяжелой трусцой ломился по саду, туда, где белая ограда выходила на узенькую темную улочку, перекрытую ветвями деревьев. Ночь была безлунной, и свет факелов почти сразу же растворялся во мгле.

— Уйдет, — подвывал быкообразный толстобрюхий мужчина, уже понимая, что при всем упорстве ему просто скорости не хватит догнать мерзавца, — уйдет, скотина! Да шевелитесь же вы! — возопил он, наконец остановившись и переводя дух.

Слуги послушно рванулись к стене. Кто-то что-то верещал по-харадски, кто-то ругался по-нуменорски, потому как уже ясно стало, что беглеца не поймать. Надо было хоть изобразить бурную деятельность. Над стеной в свете факелов мелькнула тощая задница, обтянутая черными залоснившимися штанами, и на том погоня закончилась.

Слуги некоторое время помялись у стены, кто-то даже не слишком торопливо полез через нее, но хозяин уже понял, что негодяй ушел.

Он некоторое время стоял среди державшихся на почтительном расстоянии слуг и домочадцев, выискивая налившимися кровью глазами, на кого бы обрушиться теперь. Гнев в себе держать, что понос назад гнать — задницу заткнешь, так ушами выйдет, да и дерьмом еще отравишься. Не полезно это. Он еще некоторое время тяжело пыхтел, затем решительно повернул к дому. Слуги чуть ли не хором облегченно вздохнули. Идет к хозяйке. Будет орать, но она сумеет его успокоить. Она всегда с ним справляется.

Вопли и рваный свет факелов остались позади, за стеной. Человек мягко спрыгнул во тьму, пару мгновений постоял, чтобы глаза привыкли, и бесшумно двинулся вниз по улочке. Она круто уходила вниз; чуть дальше будут ступеньки, а потом надо спрыгнуть в канаву и протиснуться под стеной вешнего города. Дальше уже не догонят. Он уже сто раз тут бывал и знал дорогу на ощупь.

Человек улыбнулся и почти бесшумно побежал вниз. Где-то вдалеке глухо залаяли собаки.

— Да ну! — хмыкнул он про себя, нащупывая пояс. Мешочек с перцем был на месте. Пряности каждый использует по вкусу.

Ночь стояла непроглядная. Если в верхнем городе на главных улицах и площадях зажигали фонари, то на маленькие улочки патрули уже почти и не заглядывали, дабы не нарушать покой респектабельных граждан. А уж в нижнем городе… В нижний город патрули почти и не совались, если только не было облавы. Ничего, пока чаша терпения господина наместника роквена Фалатара не переполнится в очередной раз, все будет тихо. А сейчас его желчь должна быть в порядке, сам недавно выдал снадобье. Так что недели три-четыре можно жить спокойно. Разве что в порт соваться не следует — там всегда хорошая охрана. Даже более чем.

Сейчас сточная канава была почти сухой. Он спрыгнул в нее, ощупью нашел отверстие и проскользнул наружу. До земли было около двух локтей. В сезон дождей грязная вода спадала здесь маленьким водопадиком в отстойник и стекала потом по канавам, а то и прямо по улицам в море, вынося и нечистоты, и дохлых крыс, кошек и собак, а то и что покрупнее…

Он мягко спрыгнул, огляделся. Глаза привыкли к темноте, а видел он почти как кошка. Место было знакомое. Теперь надо двигаться по улочке до переулка влево, а там уж недалеко и до Морской улицы. А там до Русалочьей площади, и по такому же водостоку пролезть в верхний город.

Здесь под ногами не листья шуршали, а похрустывали крысиные или кошачьи кости, а то мягко проседало что-то хлюпающее или тягуче-вонючее. Обычная задняя улица нижнего города. Чисто будет лишь в порту. Он шел по запахам и звукам, сжимая в руке любимый острый тяжелый нож, которым и кость перерубишь. Хороший нож, стальной. Он любил хороший инструмент.

И не зря сейчас он ласкал свое любимое орудие — и оружие. Он просто кожей почувствовал чужое присутствие. Ну-ну.

— Хай-та, антуванна!

Он остановился, как было велено. Поудобнее перехватил нож.

Раз. Два. Три. Шаги совсем рядом. Судя по шороху, еще один сзади. Ага, уже не прячется, точно, двое. Смеются. Ну-ну, похихикайте, морды харадские. Вы еще не знаете, с кем связались.

— Деньги давай, — на понятном всему Умбару портовом койне проскрипел тот, кто был впереди. Беглец чуть присел, чтобы на фоне черного неба обрисовался еще более черный силуэт. Увидел. Дальше дорисовать в воображении было нетрудно.

— Сейчас-сейчас, — нарочито дрожащим голосом произнес он. — Все отдам!

Тот, кто сзади, наверняка готовит тонкую жесткую веревку. Таких, придушенных, ему приносили много. Ну, видимо, придется лишиться незнакомого поставщика.

Так. Тот, что впереди… ага, расстояние как раз подходящее. По телу зашарили руки, сейчас тот, что сзади, накинет петлю… Он резко пригнулся, одновременно хватая наугад того, кто сзади. Чутье не подвело. Тяжелое, воняющее потом тело перекатилось через него, стоявший перед ним бандит успел попятиться, зато другой брюхом проехался по выскочившему из кулака ножу. Несколько раз ахнул, хлюпнул и завыл. Человек не стал вставать, присматриваясь к движению теней. Ага. Вот промелькнула. Тоже пытается затаиться в тьме. Ну-ну. Где-то рядом взвыли коты, и тут же тот, из темноты, бросился вперед. У него было такое зловонное дыхание, что прятаться ему было просто бесполезно — разве что среди таких же вонючек. И именно по этой вони человек вычислил, где должна находиться голова бандита. Тяжелый нож с размаху с хрустом вошел в висок. Тело грузно упало, немного подергалось. И стало совсем тихо. Теперь над грязным переулком царили только кошачьи вопли. Великие герои кошачьего мира, плюя на все мелкие заботы людей, выясняли превосходство и право на продолжение рода от самой красивой и сильной кошечки.

— Вот ведь молодцы, сволочи, — прошептал, ощупывая пояса убитых, человек. — И насрать им на людей! Правильно, насрать…

Пояса со всем, что на них было, быстро перекочевали к победителю. Он пошарил еще, стянул с пальцев и шей все, что можно было стянуть, вытащил из-за пазухи все, что можно было вытащить, с одного еще снял нательный пояс.

— Деньги не воняют, кисы мои, — прошептал он, одаряя ночь красивой опасной ухмылкой. Все равно видно не было.

Внизу, в порту, перекликались патрули, горели факелы, гудели, словно ульи, таверны. Иногда ровный гул прорезал визгливый женский хохот или громогласная хоровая песня. Порой в темноте истошно, с чувством долга орали коты — в нижнем городе были одни кошки, собаки жили в верхнем, почти полностью нуменорском. Обычная ночь. Славная ночь. Тихая ночь. Человек присел на край сточной канавы. С безлунного неба смотрели огромные косматые звезды, отражаясь в застоявшейся воде.