Наместник задумчиво подпер подбородок ладонью. Долго молчал, затем заговорил:

— Я согласен с вами. Вы здешний, вы лучше видите. Дело громкое, дело жестокое. И решать его надо по всей строгости. Что же, Борласа будут судить, и судить будут по закону Острова и законам Княжьей земли. Оправдания… ну, может, он не будет повешен, но наказание будет суровым. Постарайтесь, чтобы Дарион не наделал глупостей. Теперь вы его командир. Знаете, сотник, — Хамдир очередной раз заметил, что наместник говорит как здешний, коренной нуменорец сказал бы «центурион», — он так рвался сюда, что отец не мог отказать его родителям. У него почему-то в голове родилась мысль, что мы виноваты перед вами. Что мы жили себе во благости на Острове, а вы воевали с орками и дикарями, страдали, боролись… Но я думаю — ведь всем был дан выбор. Ваши предки могли перейти через горы, но убоялись страшных войн древности. А иные просто не захотели уплыть на Остров… Да, мы получили большие дары, но ведь не за так.

— Я-то понимаю, — усмехнулся Хамдир. — Я ведь наполовину нуменорец, наполовину местный адан. Дунадан, в общем. Вы сейчас говорите, словно бы оправдываетесь. За что? Мне тут ваш родич все говорит о героях древности, о великих делах… Но героями-то были предки тех, кто пришел в Белерианд, а не те, кто за горами отсиживался. Турины и Берены не здесь водились. Но кое-кто из здешних считает, что вы нам что-то должны. И вот таких я бил и бить буду. Ваши отцы предлагали — наши брали, наши сами согласились на Закон Острова, так что нечего бузу разводить. А к бузе этой вот такие великодушные добряки вроде господина Дариона и подталкивают. Старина, герои, подвиги… Не здешних эдайн это подвиги. У нас свои герои были, да, верно, но Моргота не они били. Честно говоря, пороть вашего родича было некому. И если бы я смел вам советовать, я бы сказал — уговорите его избрать другое поприще. Пусть собирает предания древности, сочиняет исторические труды, но вершить правосудие и карать — это не для него. Он не сможет.

Наместник мрачно покачал головой.

— Я не могу сказать, кто из нас имеет право судить и карать. Это тоже выбор. Сейчас человек меча больше в почете, но когда приходится этим самым мечом действовать, всегда есть риск зарубить не того, кто пришел жечь твой дом, а того, кого он приволок с собой против его воли. А Дарион пытается как раз сделать так, чтобы никому в голову и не пришло сжечь чужой дом. — Он помолчал. — Опоздали вы со своими советами, господин сотник. Вот вам письмо, и поезжайте. Судья с отрядом выехал позавчера, вы еще можете его догнать, чтобы приехать в форт вместе. Доброго пути.

Хамдир встал, понимая, что аудиенция окончена. Но наместник остановил его.

— Дайте мне слово, что… ну, позаботитесь о нем. — Ему явно было неловко. Хамдир улыбнулся.

— Конечно. Ведь теперь я его командир, это мой долг.

Наместник кивнул, облегченно вздохнув.

— Тогда — еще раз доброго пути.

«Дорогой брат, ручаюсь, ты не представляешь сейчас где твой непутевый младшенький. А твои младшенький сейчас — старший офицер задрипанного форта с гарнизоном в жалкую центурию на суровой восточной границе заморских земель Андунийской пятины. А старший офицер я потому, что наш центурион неделю как вышел в отставку и после великой прощальной попойки нас покинул, а новый центурион — тут их, кстати, называют сотниками — еще не приехал. Если слухи не врут, то это будет Хамдир, которого я уважаю и ценю. Он сын нуменорца и местной, аданэт, этакая серединка на половинку. Я спросил его, кем он себя больше ощущает, и знаешь, как он себя назвал? Дунадан. Это словечко, смею тебя заверить, быстро разойдется по всем заморским землям, и вскоре всех подданных Острова так и станут называть. Точное слово.

Сейчас глухая ночь, холодная и очень звездная. Тут на исходе лета ночи холодны, а дни горячи. Это тебе не благословенный Остров! Тут жизнь сурова, и люди ей под стать. Жаль, что тебя здесь нет, и жаль, что я не художник, как ты. Так любопытно сравнивать и обычаи, и говор, и одежду, и сам облик местных жителей и наших островных сородичей, тут прижившихся. Но ведь местные эдайн тоже наши сородичи. Наши покинутые, брошенные на волю опасностей братья. Потому, брат, я и уехал сюда. Пока мы жили на Острове в благодати, они страдали и мужали в страданиях. И теперь наш долг помочь им сравняться с нами. Что я говорю — они во многом выше нас, проще, суровее. Мне даже как-то стыдно, что я с Острова.

Впрочем, это оставим. Жаль все-таки, что я не умею рисовать, а то сделал бы тебе подарок. Тут такие есть лица, такие люди — прямо живые иллюстрации к твоим «Хроникам». Правда, они уже не истинные суровые эдайн. Наш закон смягчил нравы и помог выработать единую традицию, от чего раздоров и смут стало меньше. Не только местные лорды теперь знают грамоту — и простых детей в факториях обучают, было бы желание. Хамдир говорил мне, что еще во времена деда его матери эдайн жили в лучшем случае лет до шестидесяти. Теперь не редкость и столетние крепкие старцы, и болезней стало меньше, и дети почти все выживают, да и при родах женщины, почитай, и не умирают. Представляю, с каким ужасом ты читаешь эти слова. Ручаюсь, ты и понятия не имел о суровости здешней жизни. А я тут уже привык.

Ладно, я опять уехал куда-то в сторону. Народ тут рослый, почти как на Острове, но темноволосых больше. Впрочем, в Андуниэ тоже темные волосы преобладают. Похоже, тут основное население родственно по происхождению народу Беора. Стало быть, и нам. Говорят, восточнее светловолосых больше. Там живут люди, родственные древнему народу Мараха. Но и тут есть светловолосые. Я знаю здесь одного человека, с которого можно рисовать Хадора…»

Роквен отложил перо, внезапно помрачнев. Человек, напоминавший Хадора, сидел уже пятую неделю в местной тюрьме и ждал суда. Человек, ставший образчиком адана для роквена Дариона, был убийцей. И скоро приедет судья из Форноста.

Стражник на посту не спал, хотя вид у него был какой-то застывший. Он вяло отсалютовал роквену и открыл тяжелую дубовую дверь.

— Будете выходить — постучите, — сказал он, затворяя дверь снаружи.

Тюрьма представляла собой деревянный сруб, врытый в землю наполовину. Маленькие окошечки находились почти у самой земли. Но в срубе было сухо и чисто. Деревянная лавка служила и сиденьем, и постелью, на грубом столе стояли деревянная плошка и кружка, в углу ютилась прикрытая круглой крышкой деревянная шайка. Заключенный выглядел вполне довольным жизнью. За время отсидки он отрастил небольшую золотистую бородку и стал выглядеть гораздо старше. Вид у него был вполне благодушный. По приказу роквена его выводили гулять в острожный двор и раз в десять дней водили мыться в бане. Бежать он не пробовал, и Дарион был уже уверен в том, что арестант понял свой грех и готов принять правосудие. Увидев роквена в свете масляного светильника, он поднялся.

— Нет, сидите.

Борлас пожал могучими плечами и сел.

— Я пришел поговорить с вами.

Снова тот же жест.

— Через несколько дней приедет судья…

Опять то же.

— Но я хотел бы понять… зачем же вы это сделали? Почему? Может, удастся смягчить вашу участь?

Арестант пристально посмотрел на роквена. Его серо-зеленые глаза в сумраке казались черными.

— Он оскорбил мою мать.

— Но вы могли по закону потребовать ему наказания, зачем было убивать?

— Почему я должен кому-то идти кланяться, чтобы его наказали, когда я сам могу?

— Это закон.

— Это закон слабых. Тех, кто не может ответить сам. А мой закон — закон сильного. Я не побегу никому в ножки кланяться. Мне сопли утирать не надо, пусть все знают — я могу дать сдачи.

— Это была не сдача, а убийство.

— Какая разница?

— Да такая, что вы можете кончить в петле.

Снова пожал плечами.

— Значит, это дурной закон. Закон слабых.

Роквен недоуменно поднял брови.

— Нуменор — и закон слабых?

— Ну да. Зачем сильному пресмыкаться перед законом, когда он сам может все сделать? Это слабому надо другим зад лизать, чтобы его защитили.