А так… В 1957 году в Питер вернулась Юлия Ароновна Менделева – бабушка Киры Менделевой, студентки иняза. Ее отца – красного генерала Лайоша (Людвига) Гавро[42] расстреляли в ежовщину. Юлия Ароновна, большевик с 1905 года и директор Педиатрического института, села в 49-м. Но вышла, получила дачу в Пенатах и зажила там с красавицей-внучкой, чьи невиданно пушистые волосы будили интерес окрестных мужчин и зависть дам. На вопрос о ее имени отвечала: это в честь Кирова. Но молчала о романе мамы-студентки и красного вождя. Кира родилась через два дня после его смерти…

И вот в Пенатах бабуля за книгой, а внучка в санатории «Сталинец» танцует с красивым юным врачом. В творческий поселок является неуемная дева-романтика. И вот уже – «в лунном саду хочу я, в лунном саду хочу я мечтать о любви, о любви с тобо-о-ой!»… Василий под окном. В окне Кира. Что их разделяет? Два метра? Рама? Вздор. Вперед! На штурм! И… в проеме является лицо серьезной дамы в ночной рубахе. В руке – свеча. Взгляд суров. Речь внятна: «Коллега! Как это понимать? Я пожалуюсь вашему директору!»

Директор? Прочь директора! Что им директор, если романтика связала юные сердца? И вновь «ах, зачем эта ночь так была хороша!», и смех, и вздохи, и стихи…

– Это чье? – наивно спрашивает Кира. Он глядит победно и нежно.

В 1957 году они расписались. И умчались в Москву. Там – фестиваль молодежи и студентов. Танцы перед МГУ на Ленинских горах. Танцы на «квадрате» у Юрия Долгорукого. Танцы в парке Горького. Козлов играет на саксе в коллективе англичан. Спокойно проходит на эстраду, дружинники думают – иностранец. Гитары, тюрбаны, сомбрерос, мучачос, амигос средь юной Москвы. О, как она прекрасна, если глянуть с высотки на Котельнической набережной…

Аксенов работает в туберкулезном диспансере во Фрязине. Днем делает пневмотораксы, ночью пишет прозу. На восьми метрах в коммуналке (бывшие номера «Париж», Метростроевская, 6). На тридцать комнаток – всего одна уборная (Высоцкий и Аксенов хорошо понимали друг друга). Кругом персонажи. Вот бывший царский офицер в белых перчатках выносит горшок за своей вечной дамой. Она – мушки, пудра, парик, жеманная поза, конец, прощайте…

Какие типы! Аксенов идет по редакциям. Говорят, общается с Эренбургом. Безрезультатно. Пишет еще. Ходит еще. Ответа нет. И тут Кира вспоминает о родственнике – публицисте Владимире Померанцеве, авторе нашумевшей статьи «Об искренности в литературе». Василий – к нему. Тот – читать. Прочел. И отнес его рассказы Валентину Катаеву – мэтру и главреду журнала «Юность». Тот сказал: «Мне ясно. Он – писатель, умеет видеть, умеет блестяще выражать увиденное. Перечитайте одну эту фразу, она говорит о многом: "Стоячая вода канала похожа на запыленную крышку рояля"[43]. Сдавайте в набор»[44].

1937–1945, Москва

Студент-архитектор Кузя Лорен почти сполз по стенке. Почти наложил в штаны. Совсем (почти) охренел.

В отдел.

Вызывают в отдел.

Неужели – всё? Как это – всё? В каком смысле – всё?

Может, просто так?

Ну да, милый – так? В отдел же зовут – не в кабак.

Так что клади карандаш на верстак.

Ватман оставь. Про книжки забудь. Им, конечно же, всё известно. Но еще больше – им интересно. Ну, пока, ребята. Ага, Кузя, будь. И никуда не сиганешь – за большим стеклянным окном – площадь, люди и дождь. На стене над доскою – вождь. Вокруг толпа равнодушных рож.

Все сильно заняты – целеустремленно изображают натурщицу Раю. И зачем я так напился на Первомае? Кто велел лезть с разговорами к Сашке? Короче, иду, во всем признаю́сь, получаю по ряшке… Во всем, во всем признаю́сь! Надо ж – попал по этой херне питейной. Ну и что, что молодой. Молодой – так ведь и партейный. И сам не заметишь, как склеют дело. И все ж таки, дорогие товарищи, а што я такое сделал?

Великого не оскорблял. Бюстов Троцкого не ваял. Ерунды не болтал. Не воровал. Анкета – чистая. Мать – ткачиха. Ну и что, что в РЕИНе[45] учился? Так ведь вел себя тихо. Очень тихо. А как началась там оппозиционная буча – ушел. Не по мне писанина. Строить – лучше. Писатели… Ох, писатели… Вон – Кольцов. Большие люди – товарищи журналисты… Редактор «Правды». Видное лицо. А глядь – и с ним оказалось не чисто! Взяли чекисты. Был в Испании. Ходил с блокнотом под бомбы. Краги носил, ордена и ромбы. Не простой, видать, был породы. А вот-те-нате – враг народа.

Но я-то не журналист. Я-то что сделал? Я ж семейный. Простой рабочий парень. Учиться хочу. Хочу учиться. Не лезу ни в какие важные лица. Простой молодой коммунист, а был – комсомолец. Ну, за что же мне, братцы, эта подлая доля?

В отдел вызывают. В отдел. Что ж я дел… Что ж я сдел… лал-то? И с утра, вот дурак, ничего и не ел… Все детишкам – Пане и Лёле… Вот была б лафа – оставили б на воле. А ведь и Лубянка здесь прямо рядом. Никуда и везти не надо. Раз – и ты там – за оградой. Да кто ж настучал-то, гады? И про что?

Неужто – про то, что учил язык?.. Иностранный язык. Дык… Хорошо учил, сука, да, учил, блин, английский язык… Но ведь не сам же учил – в институте. За что ж вы меня, товарищи, арестуете? Просто успешно вот так сдавал сессию. Вообще – отличник. И уважаю революционную поэзию. Прогрессивного поэта Роберта Бёрнса. Вот.

Ну да. А как ё…нут ногой в живот. Тогда и поспикаешь, Кузя.

А хватятся дома – поймут, что не в вузе?.. Вечером – нет. Ну ладно. Ночью нет. Назавтра – нет. Дарья просто сойдет с ума. И куда же она с детьми, да одна? У меня ж малыши и жена!

Товарищи, минутку!

Ну, ведь не может же быть, чтоб так жутко. Чтоб так страшно крутило кишки.

Стоп. Возьми себя в руки. Выкинь х…ню из башки.

Поздно думать. Вот она – дверь. Подошел. Потянул ее с силою.

И тут пробило: вызвали за фамилию. Что же делать-те, брат, теперь?

Комнатка. Стол. Три стула. Сейф. Двое в форме. Простые. Лыбятся. Садись, товарищ Лорен. Не дрейфь. Что стоишь истуканистой глыбою? Я – капитан Дрюч, а он – капитан Подушкин. Значит, так: рот закрываешь на ключ и открываешь пролетарские уши. Есть к тебе разговор. Правда знаешь английский? Можешь читать? Оч. хор. Want a cigarette? – Yes, please. Короче, объявлен ленинский набор.

Идешь служить в органы. В иностранный отдел.

– Глянь, Подушкин, да парень-то бел как мел.

– Ха! А чего ты хотел? Чтобы он прям здесь поседел? Что ты так ему – с ходу?

Кузя Лорен привстал и негромко пропел: служу трудовому народу!..

Советский Cоюз, 1952 год

Хор пионерской самодеятельности клуба имени пилота Гризодубовой