— Этого я вам не скажу, — ответил Петр. — Потому что если бы вы знали, кто я, то могли бы и без помощи звезд угадать кое-что из того, что меня ждет в жизни.

— И не надо, — отозвался маг, скромно присев на краешек стула. — Мне не к чему знать, кто вы. Мне достаточно знать, кем вы не можете быть.

— Не понял: кем я не могу быть?..

— Вы не можете быть таким вульгарным, шумным и заносчивым солдафоном, за которого Бог весть почему себя выдаете. Вы вовсе не дурак и не грубиян, сударь, и потому — хотя вы сами этому противитесь — вы мне довольно симпатичны. Вашей натуре было бы гораздо ближе вежливо исполнить мою просьбу соблюдать тишину и деликатность, ибо робость моя согласуется с моим подчиненным положением скромного чтеца по звездам, всего лишь открывателя законов движения планет вокруг Солнца. Эту свою просьбу я уже выразил, набросав соломы перед домом и обернув тряпкой дверной молоток. Вам куда более подобало бы деликатно воспользоваться таким образом устроенным молотком, а не барабанить нахально кулаком в дверь. Нет, нет, вы вовсе не наглец, вы только притворяетесь им. Вижу в вас, напротив, что-то юношески чистое, если употреблять эти слова в их идеальном значении, ибо и юноши бывают, выражаясь с немецкой непосредственностью, большими свиньями. Прошу не считать мои слова лестью — сами понимаете, у меня нет ни малейших оснований курить вам фимиам. Если б я не занимался точной наукой, а был бы, как большинство моих так называемых коллег, шарлатаном, то по первому поверхностному взгляду на вашу внешность я пришел бы к выводу, что, хотя на вид вам едва ли тридцать — вы дарите нашу землю своим присутствием уже тридцать четыре или тридцать пять лет.

— Тридцать два, — перебил его Петр. — Три года я прожил под землей.

Ученый отвечал ему улыбкой, обнажив вурдалачьи клыки, невольную страховидность которых усиливала проницательность его темно-карих, почти совсем черных глаз.

— Будь я шарлатаном, как некоторые, называть которых не хочу, — причем не из деликатности, а просто потому что боюсь, ибо чем подлее человек, тем длиннее у него руки, тем больше его власть и влияние, — я бы заявил, что знаю о трех годах, проведенных вами в подземелье. Но так как я не шарлатан, а серьезный исследователь, что несомненно служит мне к чести, хотя и не к материальной пользе, то признаюсь вам, что подробность вашей жизни, только что вами мне сообщенная, для меня — новость, ибо на вашем виде это никак не сказалось. Зато по вас тем яснее видно, что родились вы под знаком Сатурна в созвездии Льва — это сразу распознаешь по элегантности вашей походки, к которой ваша притворная грубость подходит, как корове седло. Манера ваших движений дает мне также убедительное объяснение симпатии, какую вы мне внушили, несмотря на вашу невоспитанность Вам, уважаемый господин, даровано свыше свойство пробуждать к себе симпатии старших, особенно высокопоставленных; сделаю лишь оговорку, что сам я, хоть и стар, но отнюдь не высокопоставлен, скорее напротив. Не кажется ли вам, что в моем наблюдении есть доля правды?

Петр, не забывший легкости, с какой он в свое время завоевал приязнь герцога Танкреда и папы Павла, сиречь «бедняжки Камилло», а также султана Ахмеда Первого, не мог не признать, что в наблюдении Кеплера много правды.

— Будь я шарлатаном, — продолжал тот, — я со всей определенностью стал бы утверждать, что вы увидели свет в начале второй половины апреля, но так как я не шарлатан, то утверждаю это с оговоркой, что, возможно, и ошибаюсь. Ну?

— Я поражен, — заявил Петр. — Действительно, я родился шестнадцатого апреля девяносто пятого года.

И снова Кеплер улыбнулся своей вурдалачьей улыбкой.

— Вот как… В сущности, астрология не стоит того, чтобы ею занимались серьезные ученые, ибо она касается человеческих судеб, а серьезному ученому незачем марать себя человеческими судьбами. Ведь это все равно, как если бы великий писатель вынужден был зарабатывать на хлеб, сочиняя любовные письма для неграмотных служанок. Но уж коли он этим занялся, пускай делает все как следует и основательно. А я занимаюсь астрологией основательно и как следует.

Словно в подтверждение этого он вытащил из кармана грифельную табличку и записал на ней дату рождения Петра.

— Пока все в порядке, все ясно, — заметил он. — Только будьте осторожны, как бы эти ваши красивые, длинные ноги, шагающие так элегантно, здорово не споткнулись бы в ближайшее время: Марс как раз переходит через квадратуру к Сатурну вашего рождения. Тогда Марс стоял под знаком Водолея, а это опять указывает на движение к квадратуре Сатурна. Но покамест довольно. Моему исследованию весьма помогло бы, если б вы знали точную минуту вашего рождения, но вы, насколько я вас понял, этого не знаете.

Петру было не по себе под всепроникающим взглядом этого ученого, самолюбивого и обманутого жизнью старца. Еще немного, подумалось ему, и Кеплер все про меня узнает, в том числе и то, что меня интересует вовсе не собственное будущее, а его таинственный, якобы больной квартирант, не переносящий шума. Пора действовать!

Идея поднять шум, неодолимая потребность буянить, грохотать, стучать, орать владела им до такой степени, что он едва понимал, что говорит Кеплер горькими своими губами, синеватыми из-за скверного кровообращения. А тот меж тем плавно нанизывал тихие слова:

— Молодые люди, подобные вам, любознательны; им хотелось бы узнать от нас все, но они плохо заботятся о том, чтобы доставить нам, всего лишь адептам науки, нужные основы; некоторые даже не знают, родились ли они ночью или днем. Вы-то знаете?

— Нет, — сказал Петр. — Но, по-моему, это не важно, потому что мне вовсе не нужен такой большой, всеобъемлющий гороскоп, какой вы, слыхать, составили в свое время для этого негодяя, так называемого Альбрехта Вальдштейна.

Петр смолк и навострил слух, так как рассчитывал, что это оскорбление долетит до ушей того, кому оно предназначалось, и тот, вспыльчивый и нетерпеливый, как-нибудь проявит свое возмущение — например, топнет ногой со злости или стукнет чем-нибудь, швырнет что-нибудь на пол… Тщетная надежда — в недрах дома по-прежнему все было тихо, ничто не шевельнулось, ничто не отозвалось.

— Прошу вас при мне говорить о его герцогском высочестве с надлежащим почтением, — заявил астроном. — Если же вам не нужен хороший гороскоп, хотя вначале вы требовали именно такой, то чего же вы от меня желаете?

— Да чего-нибудь так, вообще… Долго ли проживу, и в этом роде…

Старый ученый покраснел от гнева.

— Так я и знал! Едва я вас увидел, как понял, что денег у вас не так уж много, потому и спросил сразу. Ну, что поделаешь. И маленькая рыбка — все рыбка. Обойдемся без дождя, лишь бы накрапывало. Господину нужно нечто «так, вообще». Как угодно вашей милости.

И полуобернувшись к двери в соседнее помещение — до сих пор он сидел к ней спиной, — Кеплер крикнул:

— Сени!

Послышались шаркающие шаги, и вошел высокий, худой человек, моложе Кеплера, но тоже уже в летах и тоже весь в черном, в черной круглой шапочке и с бородой.

— Проработайте-ка эту дату рождения. — Кеплер подал ему грифельную дощечку. — Господин желает узнать, долго ли ему дано пребывать в сем лучшем из миров, и более ничего, точка. Если, молодой человек, вы переживете дату своей кончины, которую вычислит мой коллега Сени, — он, видите ли, так же как и я, серьезный ученый, а не шарлатан, — я верну вам деньги, уплаченные мне вами. А пока что мне причитаете двадцать золотых задатка.

— Как же так? — удивился Петр. — Господин Кеплер, я пришел к вам, а не к какому-то Сени!

Кеплер глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл свои блестящие глаза коричневыми морщинистыми веками, после чего усталым голосом проговорил:

— Уважаемый господин, поручая первоклассному портному сшить вам костюм, вы же не настаиваете, чтобы он собственноручно изготовил его целиком, то есть, к примеру, чтобы он сам обметал петли для пуговиц, и не станете возражать против того, чтобы второстепенные работы доверены были его подмастерьям. Так вот, в моем ремесле, которым я занимаюсь исключительно ради заработка, дело обстоит точно так же. Составление гороскопа, даже такого, какой вы мне заказали, — то есть, по вашему несколько комическому выражению, «гороскопа вообще», — не обойдешься без механических, однако долгих и утомительных вычислений. Я человек скромный и полностью отдаю себе отчет в том, что ученый и исследователь, служащий ко славе рода человеческого, неизмеримо ниже того, кто имеет право украсить свое имя идиотским гербом и ничего не говорящим предикатом. И все же не требуйте, чтобы я — если мне позволено держаться приведенной аналогии — не только кроил и примерял свое портновское изделие, но еще и пришивал пуговицы и обметывал петли.