Проезжая мимо часовенки святой Екатерины, воздвигнутой за городскими стенами, — этой часовне мы в свое время уделили пристальное внимание, — Франта заметил молодую женщину: стоя на коленях у целебного источника, выбивавшегося неподалеку из-под земли, она промывала свои глаза. Франта не видел ее лица, но что-то в линиях ее спины показалось ему знакомым; пригляделся — так и есть, Либуша! Он до того обрадовался, увидев ее, — ведь он-то мысленно простился с нею навеки — что даже не удивился неправдоподобию ее появления здесь и подумал только, что она, быть может, приехала в Страмбу, чтобы присоединиться ко двору Петра.

— Здорово, Либуша! — окликнул он ее. — Ты чего тут?

— Здорово, Франта, — ответила та. — Как видишь, глаза промываю.

— С чего бы это?

— Болят. Сказали, вода из этого источника лечит все болезни глаз. А у меня глаза жжет от слез.

— Петра оплакиваешь?

— Ага, — сказала Либуша.

— Да, был парень что надо, цвет мужчин, — произнес Франта. — Когда мы с ним устроили поединок на дубинках в султанском серале, он так отделал мне задницу, что я две недели сидеть не мог.

И Франта засмеялся этому частенько вспоминавшемуся ему эпизоду, только смех его до неприятности смахивал на тяжелое мужское рыдание.

Потом молча поехали рядом. И очень не скоро Франта спросил:

— Куда двинем?

— Только не к веритариям, — ответила Либуша.

— Ну и ладно. Потому что без Петра будет уже не то.

— А главное, веритариев уже нет. — И Либуша рассказала Франте о случившемся.

— Да это же чепуха! — вскричал Франта. — Как мог Вальдштейн напасть на лагерь, когда Вальдштейна уже нету?

— Он есть — и его нет, — сказала Либуша. — Я своими глазами видела, как Петр его убил, но у Вальдштейна был двойник, вот он и сел на его место. Веритарии этого, конечно, не знают, потому и думают, что Петр обманул их, и послали меня в Страмбу, чтобы я в наказание убила его. И я это сделала — только не в наказание, а из ревности, не хотела отдавать его этой длинноногой принцессе.

— Либуша, если б это была правда, я бы собственными руками свернул тебе шею, — сказал Франта. — Но ты ведь шутишь, правда?

— Разумеется, я только шучу.

— Впредь не шути так по-дурацки.

— Скажи спасибо, что я вообще еще способна шутить…

Так они ехали и ехали, и с каждым днем становилось все яснее и несомненнее, что они уже не расстанутся. Оказалось, что Франта — не без гроша, ибо и он, в бытность свою среди веритариев, подкопил тайком кое-какое состояньице, а Либуша вообще была богата, в пражском банке хранились ее монетки, желтенькие и беленькие, которые она издавна пересылала туда посредством векселей. Франта и Либуша поженились и завели чудесную маркитантскую повозку с лошадью. И в то время как шведы, после неудач с Вальдштейном и Петром, окончательно утратили интерес к судьбам королевства Чешского и чешского трона и, отбросив все богоугодные идеи и идеалы рыцарственного своего короля, стали заботиться теперь уже только о добыче да грабежах, Франта с Либушей шатались по бездорожью окровавленной Европы со своей повозкой, груженной водкой, вином и табаком, и, точно как шведы, думали только о прибыли и о доходах. Франта был для Либуши храбрым и непобедимым защитником, она ему — верной, рачительной женой, и тот, кто видел их и знал, вряд ли догадался бы, что была она когда-то чародейкой, да еще прекрасной к тому же. Родила она Франте троих детишек, двух мальчиков и девочку, но та прожила только восемь лет, когда ее изнасиловали и замордовали пьяные шведские мушкетеры; случилось это, когда девчушка шла в трактир за пивом для отца. Старший из сыновей, Петр, неосмотрительно оказался вблизи от какой-то перестрелки и был убит шальной пулей. Все это Либуша перенесла спокойно; только временами на нее, по выражению Франты, «накатывало»; тогда она удалялась в лес собирать травы, разумеется, колдовские, потом сушила их и бросала в костер, у которого просиживала до поздней ночи, следя сквозь слезы, как прямо к звездам поднимается дым, принимая временами очертания благородной мужской фигуры в белой одежде; тогда Либуша бормотала прерывающимся шепотом:

— Ты был единственный, и я убила тебя… Как можешь ты простить мне это, когда я самой себе не могу простить? Зачем я еще живу, когда нет тебя, — и это моя вина, что тебя нет…

Она скорбела и рыдала… что, однако, не мешало ей копить денежки и, как встарь, время от времени посылать векселя в Прагу. Жизнь была суровой и грубой, но при такой поддержке, как ее мускулистый муж, сносить ее было можно; а так как она давала и кое-какую прибыль, то время бежало так славно и быстро, что когда, через пятнадцать лет после смерти Петра из Кукани, война закончилась миром, получившим название Вестфальского, и Либуша, и Франта Ажзавтрадомой, и их сын были захвачены этим врасплох.