— Надеюсь, вы понимаете, что мы не можем ограничиться простым устным или письменным соглашением, которое кто-то из моих коллег полтора века назад назвал «не стоящим бумаги, на которой оно записано». Нам придется подписать контракт, составленный моими юристами и полностью исключающий вас из участия в работе.

— Мои юристы будут рады с ним ознакомиться, но могу сразу заверить, что я не собираюсь прибегать к различным уверткам.

— И еще, — жестко произнес Уиллард, — я хочу получить аванс из той суммы, что вы мне предложили. Вдруг вы передумаете, а у меня нет настроения ввязываться в долгую судебную тяжбу.

Услышав это, Лабориан нахмурился:

— Господин Уиллард, те, кто меня знают, никогда не стали бы подвергать сомнению мою финансовую честность. Вы этого не знали, поэтому я прощаю вам подобное замечание, но прошу его не повторять. Какой аванс вы желаете получить?

— Половину, — бросил Уиллард.

— У меня есть предложение получше. Как только вы договоритесь с теми, кто пожелает вложить деньги в создание компьюдрамы, и как только мы подпишем контракт, я выплачу все сто тысяч даже прежде, чем вы начнете работу над первой сценой.

Глаза Уилларда широко раскрылись, и он не сумел удержаться от вопроса:

— Почему?

— Потому что хочу вас поторопить. Более того, если компьюдрама окажется для вас слишком сложна, если у вас ничего не выйдет или, к моему невезению, возникнут обстоятельства, которые не позволят завершить работу, то вы сможете оставить эти сто тысяч себе. Это риск, на который я готов пойти.

— Почему? В чем здесь подвох?

— Никакого подвоха нет. Я делаю ставку на бессмертие. Я популярный писатель, но никто и никогда не называл меня великим. Скорее всего мои книги умрут вместе со мной. Сделайте из моего романа компьюдраму, сделайте ее хорошо, и тогда хотя бы «Три в одном» станут жить дальше и заставят мое имя прогреметь в веках, — он печально улыбнулся, — или хотя бы несколько веков. Однако…

— Ага, — встрепенулся Уиллард. — Вот мы добрались и до «однако».

— Гм, да. У меня есть мечта, ради которой я готов на большой риск, но я все же не дурак. Я заплачу вам обещанные сто тысяч, и даже если ничего не получится, вы сможете оставить их себе — однако вы получите их в электронной форме. Но если, однако, вы создадите продукт, который удовлетворит меня, то вы вернете мне электронный дар, а взамен я вручу вам сто тысяч глободолларов в золотых монетах. Вы в любом случае ничего не потеряете — за исключением того, что для художника вашего масштаба золото наверняка будет иметь гораздо большую ценность, чем записанные на карту цифры.

— Я все понял, господин Лабориан! Мне тоже предстоит рискнуть. Я рискую потерять зря немало времени и усилий, которые мог бы потратить на более «верный» проект. Я рискую, создавая компьюдраму, которая может провалиться и погубить репутацию, заработанную после «Короля Лира». В моем бизнесе репутация у человека высока ровно настолько, насколько успешным оказался его последний продукт. Но я посоветуюсь кое с кем…

— Только конфиденциально, прошу вас!

— Разумеется! А затем мне придется серьезно подумать. Сейчас я готов согласиться на ваше предложение, но вы никоим образом не должны считать эти слова моим согласием. Пока что. Мы еще встретимся и поговорим.

Джонас Уиллард и Мэг Кэткарт встретились за ленчем на квартире у Мэг. Когда они пили кофе, Уиллард с явной нерешительностью человека, затрагивающего вопрос, который ему затрагивать не хочется, спросил:

— Ты прочитала книгу? — Да.

— И что ты про нее думаешь?

— Не знаю, — ответила Кэткарт, взглянув на него из-под темной рыжеватой челки. — По крайней мере недостаточно, чтобы судить.

— Значит, ты тоже не знаток фантастики?

— Ну, я читала фантастику, в основном про «мечи и колдовство», но ничего похожего на «Три в одном». Однако я слышала про Лабориана. Он пишет то, что называется «твердой научной фантастикой».

— Да, он подбросил нам весьма твердый орешек. Не знаю, как нам его раскусить. Эта книга, несмотря на все ее достоинства, не для меня.

— А откуда ты знаешь, что она не для тебя? — спросила Кэткарт, пристально глядя на Уилларда.

— Всегда важно знать предел своих возможностей.

— И ты с самого рождения знал, что не сможешь справиться с фантастикой?

— У меня на такое инстинкт.

— Это ты так говоришь. А почему бы тебе не представить, что можно сделать с тремя не описанными автором персонажами и что можно сделать на уровне подсознательных эффектов, а уже потом спрашивать инстинкт про то, что тебе по зубам, а что нет? Например, как бы ты изобразил Родительского, которого постоянно называют «он», хотя именно он вынашивает потомство? По-моему, это явная глупость.

— Ничуть, — мгновенно отозвался Уиллард. — Я согласен на «он». Лабориан мог бы изобрести третье местоимение, но оно наверняка прозвучало бы глупо и лишь развеселило бы читателя. Вместо этого он сохранил местоимение «она» для Эмоциональной. Она центральный персонаж и поразительно отличается от двух других. Это «она», примененное по отношению к ней, и только к ней, фокусирует на ней внимание читателя, а именно на ней оно и должно фокусироваться. Более того, на ней оно должно фокусироваться и в компьюдраме.

— Значит, ты все жедумалоб этом, — улыбнулась она. — А я так бы этого и не узнала, если бы не уязвила тебя.

Уиллард неловко поерзал.

— Вообще-то, — сказал он, — Лабориан говорил что-то в этом духе, поэтому не могу утверждать, что идея здесь полностью моя. Но давай вернемся к Родительскому. Я хочу поговорить о нем с тобой именно по той причине, что если решусь попробовать, то все будет зависеть от подсознательных внушений. Родительский выглядит как блок, как прямоугольник.

— Кажется, в стереометрии такая фигура называется прямоугольный параллелепипед.

— Меня совершенно не волнует, как эта фигура обзывается в стереометрии. Суть в том, что мы не можем изобразить просто блок. Нам нужно сделать из него личность. Родительский есть «он», который вынашивает детей, поэтому мы должны придать ему черты существа общего рода. Голос его не должен быть ни чисто женским, ни чисто мужским. Не уверен, что точно представляю нужные звучание и тембр, но, думаю, нам со звукооператором придется подобрать его методом проб и ошибок. Голос, разумеется, не единственная проблема.

— А какие еще?

— Ноги, Родительский перемещается с места на место, но в книге его конечности даже не упоминаются. Он должен иметь и эквивалент рук, потому что способен совершать определенные действия. Он похищает источник энергии, от которого подпитывается Эмоциональная, поэтому нужно придумать ему руки — не человеческие, но тем не менее руки. И ноги. Любое количество крепких коротких ног, чтобы быстро передвигаться.

— Как гусеница? Или как многоножка?

— Не очень-то приятные сравнения, правда? — поморщился Уиллард.

— Что ж, тогда мне придется создать подсознательный образ многоножки, не показывая ее реально. Просто понятие цепочки ног, этаких мерцающих закорючек, сделать их визуальным лейтмотивом Родительского и включать при каждом его появлении.

— Я понял твою мысль. Надо будет попробовать и посмотреть, что из этого получится. Рациональный — это овоид. Лабориан согласился с тем, что он может быть яйцеобразным. Можно изобразить, как он перекатывается с места на место, но такое решение, на мой взгляд, совершенно не годится. Рациональный гордится своим разумом, он полон достоинства. Он не может совершать смешные действия, а перекатывание смотрится смешно.

— Можно сделать ему плоский, но слегка выпуклый живот, и он станет на нем скользить, как пингвин.

— Или как улитка по слизи. Нет. Такое тоже не годится. Может, сделать ему три выдвижные ноги? Другими словами, в состоянии покоя он будет гордым и гладким овоидом, но, когда захочет переместиться в другое место, у него появятся три крепкие ноги.

— Почему три?

— Это соответствует тройственному мотиву, объединяющему весь роман; три существа трех полов. Передняя нога упирается и поддерживает тело, а две задние выдвигаются с боков.