На третью четверть XI в. приходится и отмена Ярославичами кровной мести – законодательно закрепленного права на убийство.[469]

Социальными слоями, активно действовавшими по проведению в жизнь христианских норм повседневности, были, несомненно, светская знать и духовенство. В связи с этим примечательно, что именно для третьей четверти XI в. можно предполагать существенную перемену в составе последнего – завершение формирования отечественных кадров высшего клира. Как минимум 8 из 19 епископов, известных во 2–й половине XI столетия, были русскими.[470] Очевидно, именно конец княжения Ярослава и правление Ярославичей были временем выхода отечественного духовенства на ведущие позиции в церковной иерархии, прежде занятые греками – чужеземцами, недостаточно знавшими местные реалии, а зачастую, вероятно, и язык.

Таким образом, можно полагать, что официальное принятие христианства на Руси в конце Х столетия не сопровождалось резкой ломкой привычных устоев повседневной жизни (попытка Владимира Святославича внедрить христианские нормы путем прямого введения византийского правового кодекса была быстро оставлена) и потому не оказало шокирующего влияния на ментальность населения. Князь традиционно считался главой религиозного культа.[471] Население Руси восприняло крещение не как радикальную смену религии, смену политеизма монотеизмом, а как переход к другому культу, мало чем отличавшийся от перехода к общегосударственному культу Перуна, предпринятого Владимиром несколькими годами ранее 988 г., сразу после захвата им власти в Киеве.[472] Культ христианского Бога, по—видимому, рассматривался как один из существовавших на Руси культов, наравне с культами разных языческих богов; принципиальные отличия христианского мировоззрения от языческого вряд ли могли осознаваться большинством населения.

В конце Х – начале XI в. даже верхушка общества – князь и дружинная знать – продолжали в значительной мере в повседневной жизни исходить из языческих представлений. Духовенство, состоявшее почти исключительно из чужеземцев, имело ограниченные возможности воздействия на жизненный уклад широких общественных слоев.

Положение стало меняться, и достаточно радикально, в середине XI столетия. Этому способствовали два фактора. Во—первых, светская знать освоила христианские нормы поведения, во—вторых, выросли отечественные «кадры» духовенства. В результате с конца правления Ярослава начинается активное внедрение христианских морально—нравственных норм. По—видимому, немалая роль в этом принадлежала Илариону, первому митрополиту местного, русского происхождения. Эффективность предпринятого наступления на языческий уклад жизни была связана с тем, что теперь в контроле за соблюдением норм общежития стала участвовать светская знать, – была установлена ответственность за их нарушение как перед церковными властями, так и перед княжеской властью.

Вторжение христианских норм в повседневную жизнь рядового населения и вызвало в третьей четверти XI в. серию конфликтов с религиозной окраской. Однако кризис был преодолен без серьезных потрясений для страны. За прошедшее с официального крещения время в среде светской знати христианство успело достаточно глубоко укорениться (в этом общественном кругу не видно и намека на языческую оппозицию[473] – явление, имевшее место после принятия христианства в ряде стран Европы), и сложилось собственное духовенство, хорошо знавшее уклад жизни и особенности ментальности населения. Медленность реальной христианизации страны объективно привела к отдалению кризисного момента и его относительной «мягкости».

В XII столетии Русь вступает в этап политического развития, который в дореволюционной историографии было принято именовать «удельным периодом», а в советской – «периодом феодальной раздробленности», и существом которого признается разделение единого государства на ряд фактически самостоятельных политических образований. Датировали это разделение по—разному – от 2–й половины XI в. (время после смерти Ярослава) до середины XII в., но наиболее распространено представление об окончательном распаде государства после 1132 г. – года смерти киевского князя Мстислава Владимировича, сына Владимира Мономаха. Действительно, в двадцатилетний период киевского княжения Мономаха и его сына (с 1113 по 1132 г.) власть Киева над Русью была (после ослабления в предшествующее время, при Святополке Изяславиче, с 1093 по 1113 г.) довольно прочной. Даже Черниговское княжество нельзя определить в это время как независимое; а с обособившимся еще в XI в. Полоцким Мономах и Мстислав обходились весьма жестко, Мстислав в конце 20–х гг. лишил князей полоцкой ветви их столов.[474] В остальных крупных волостях (в Новгороде, Смоленске, Переяславле, Владимире—Волынском, Турове, Ростове) сидели сыновья и внуки Мономаха. После же смерти Мстислава начались усобицы, и процесс обособления княжеств пошел полным ходом.

Термины «удельный период» и «феодальная раздробленность», разумеется, условны (понятие «удел» появляется на самом деле только в XIV в.[475]). Что изменилось в XII столетии, если исходить из понятий, существовавших в ту эпоху?

Наиболее заметным изменением является то, что термин «земля» с территориальным определением стал применяться к отдельным регионам Руси. Ранее он употреблялся (за единственным исключением, связанным со специфической ситуацией) только по отношению к государству в целом – «Русская земля» (см. Часть II, Очерк 1). Теперь же в источниках появляется целый ряд «земель». Рассмотрим их упоминания в XII–XIII вв. («земли» располагаются в порядке хронологии первого упоминания).

Полоцкая земля. Под 6636 (1128) г. в летописании СевероВосточной Руси «Полоцкой землей» названы владения Рогволода, полоцкого князя Х в., независимого от Киева: «Рогволоду держанию и владѣющу и княжащю Полотьскою землею».[476] Нет оснований сомневаться, что здесь ретроспективно использован термин, который прилагался к Полоцкому региону в современную летописцу эпоху.

Новгородская земля. Новгородская I летопись старшего извода под 6645 (1137) г.: «Святъславъ Олговиць съвъкупи всю землю Новгородьскую… идоша на Пльсковъ прогонитъ Всеволода».[477] Речь идет о сборе войск с новгородской территории. Позднее в новгородском летописании XII–XIII вв. этот термин не встречается, предпочтение отдается понятию «область» или «волость» Новгородская.[478] В южнорусском летописании под 6686 г. приводятся слова князя Мстислава Ростиславича перед походом на Чудь: «Братие, се обидять ны погании, а быхомъ узрѣвше на Богъ и на святои Богородици помочь, помьстили себе, и свободилѣ быхомъ Новгородьскую землю от поганыхъ». Говоря под тем же годом о смерти Мстислава, летописец подчеркивает, что «плакашеся по немь вся земля Новъгородьская»[479] (т. е. все население Новгородской земли).