Мы будем лезть из кожи вон, чтобы проверить ее на прочность в предстоящей кутерьме. Часы наши а они идут всё точнее, показывают.

Глава II, в которой появляется герой[3]⁶ Имре Томчани, а также побеждает справедливость; в других Главах тоже побеждает справедливость, но здесь особенно

Томчани нервно ходит по коридору Института, в котором лишь недавно рассеялся туман и запах кофе. В конце коридора слышится легкий шум. Что это? Он подходит ближе. Звуки раздаются из открытой двери. Имре останавливается. Черт побери. Заглядывает внутрь: там кто-то воюет со свитером: как раз пытается стащить его через голову. По количеству красноречивого реквизита Имре догадывается: уборщица. Добрый день, почтительно приветствует он. Она от испуга срывает с себя свитер. Именно этого он и хотел. А, это вы, Имрушка. Как вы тихо вошли, что-то случилось? Да нет, говорит молодой специалист по вычислительной технике. Женщина его не расспрашивает. Отвернитесь, говорит она, нагибаясь за своим синим халатом. Парень отворачивается. Она смеется надтреснутым смехом. Я вам так сказала, будто я женщина. А я ведь старуха. Имре не знает, что ответить, но, поскольку стоит спиной, чувствует, что отвечать и не надо. Представляете, Имрушка, этот пьяный кладбищенский сторож вчера вечером так завалился, аж до самого колодезного сруба долетел. Его садовой калиткой втолкнуло. Женщина застегивает халат. Ну, теперь можно поворачиваться. А эта жирная скотина, ведь любит же полаять, а все-таки не залаяла. Я проснулась, а этот стоит у края моей кровати. Кто бы мог подумать? Я имею в виду только свой возраст. И? Ну да, Уборщица кивает. Пел что-то из «Королевы чардаша», жутко фальшивил. Выходную арию Мишки. Потом перестал петь и съел у меня весь хлеб. Можно себе представить. Женщина садится на табуретку. Ноги по-мужски слегка расставляет в стороны. Туда пойдете? – она кивает в сторону Зала заседаний. Ну, будьте осторожны. На Ники Хорвата можете положиться. Мы вместе с ним раздавали листовки у господина Вайса, Он тогда еще молокосос был и ужасный хулиган. Большой шалопай. Смеется, качая головой. Не повезло этому кладбищенскому сторожу со мной. Так ясно помню, будто вчера это было. Приходит открытое письмо из армии, а в нем; пусть Шари Ковач напишет наконец Берти, а то он так отупел, что скоро совсем пропадет. Что еще за Берти? Да кладбищенский сторож Короче говоря, вернулся он домой. Договорились мы о свидании. Первое свидание в моей жизни. В маленьком городе. Вы можете себе представить, Имрушка? Да нет, откуда. Но я согласилась. Как-то полюбила я его за то, что он дураком может заделаться. Да он и заделался потом, страх как. Сидели мы в кафе, два мороженых, два коньяка. Я хорошо помню липкие кружки от стаканов на полировке стола. Ну а потом туда сели две мухи, знаете… и все, всему пришел конец. Наверное, я тогда была еще ребенком, но на меня такой смех напал… Конечно, от смущения, наверно. Ну, а этот недотепа и того хуже. Двухэтажная муха, говорит, вроде как в шутку. А меня тогда уже вконец смех разобрал. Бедный кладбищенский сторож. И как будто в продолжение этой истории, она говорит; там будьте поосторожней… Вы еще молодой и такой отзывчивый. А я чем старше, тем злее становлюсь и все труднее прощаю. Особенно, знаете, милый мой, глупость… Мне нужно идти, тетя Шари⁷. Женщина, не вставая, опускает руку в спортивную сумку «Адидас». Перед дверью в Зал заседаний парень оборачивается. Вот сколько он оставил, представляете, кричит ему женщина и показывает здоровенную горбушку. Томчани слушает ее и одновременно прислушивается. Что происходит в Зале заседаний? Сейчас там исполняется песня.

После завершения песни раздается сильный, спокойный голос. Ну что, друзья-товарищи, пробивается голос сквозь обивку двери; Томчани даже не может определить, чей он. Хорвата? Или Петера Байттрока? Ну что, друзья-товарищи! Вы видите мир в чересчур розовом свете. А ведь наш цвет не розовый. Это слишком разбавленный оттенок. Рука Имре на ручке двери. Тетя Шари⁸ еще спрашивает. Принести потом кислой капустки? Но Имре уже в кабинете.

Есть на что посмотреть, сколько интересных, неординарных личностей! Вот, пожалуйста, два жутко интересных персонажа: друг Джакомо и друг Беверли, два экономических консультанта при товарище Пеке, два золотистых хомяка. Их держат в кастрюле, которую застилали газетой, обычно партийной «Непсабадшаг»⁹. Эти двое хомячков никак не могли оттуда выкарабкаться. Сейчас они попискивают, сопят и шебуршатся: им не нравится этот густой дым. Осторожный, хотя несколько неповоротливый ум друга Беверли вызывает обоснованные симпатии на совещаниях любого уровня; ну, а Джакомо умеет обворожительно скалить зубы. Когда среди множества разнообразных дел выпадало время, товарищи любили их. (Имре с благодарностью подумал о них, Он хорошенько зарубил себе на носу давнишние слова друга Беверли. Тогда он только начинал работать в Институте и всегда краснел, когда ему приходилось говорить перед публикой. Однажды ему нужно было выступать перед поляками – перед польскими товарищами – на непривычную тему. Хозяйственный обмен. Он не знал, что делать. Золотистый хомячок сказал: забросай их двойными интегралами. Возможно, будут задавать вопросы. Всегда найдется такой задира. Друг Беверли перекатил зернышки за другую щеку. В общем, когда прозвучит вопрос, нетерпеливо выслушиваешь перевод и говоришь: нет. Ну что вы. Какой некорректный вопрос. Смеяться не надо. Серьезно, но с некоторым возмущением. Нет. Ну что вы. Какой некорректный вопрос.)

Взгляд Имре прокладывает себе дорогу в синеватом сигаретном дыму, и эта аккуратная, хотя зыбкая, брешь ведет к товарищу Пеку, руководителю отдела Имре. Грегори Пек почти два вершка ростом; одет в узкий приталенный пиджак с серебряными блестками и элегантные клетчатые брюки, сидит он на привычном месте, на крышке стола, прислонившись спиной к пепельнице, по обветренной солнцем коже разбегаются веселые мужественные морщинки, седеющие кудри на голове чуть ли не гоняются друг за другом. Брючки у него задрались на икрах, его маленькую голову уже безответственно засыпала пеплом чья-то шарящая рука; скользкая масса, смешанная с потом, залила ему лоб.

Он кивает молодому сотруднику, чтобы тот садился. Имре садится и деловито подставляет мизинец под ноги Грегори Пеку, чтобы он мог опереться. Когда чуть позднее, в разгаре спора Имре вскочит, товарищ Пек свалится и приложится темечком, но пока ничего плохого не случилось. Слышно лишь, как он устраивается поудобнее, раздается интимное шуршание ткани и сопение такое человеческое, что его можно извинить. Ну, Имре, давай двигаться в направлении наименьшего сопротивления. Томчани решает, что начальник шутит, и тихо отвечает: надо разменять наш талант на мелкую монету. Грегори Пек со всей похотливостью и неизбежным юмором неудачника спрашивает: сколь мелкой должна быть монета?

Однако все совсем не так, как думала-гадала уборщица. Имре Томчани колеблется. Даже в отношении Миклоша Хорвата, партийного секретаря. А тот поприветствовал молодого человека зычным голосом. Хорошо, что ты здесь, сынок. Томчани не соблюдает свои интересы. Но потом он их соблюдёт. Так он думает. Я бы много кем не хотел быть. Но больше всего твоим сыном. Эх, сынок, укоряет его большой человек, то, что ты так считаешь, необоснованно. Хотя понятно. Томчани краснеет. Необоснованно? – продолжает возмущенно думать Имре, – а советские турбины? Ситуация с советскими турбинами следующая: собственными силами мы производим одну турбину в 200 мВатт за 144 млн форинтов. Между тем Советский Союз готов продать уже испытанные турбины за 86 млн форинтов. Однако министерство приняло и передало дальше такую директиву, в которой вопрос с турбинами решается в ущерб экономическому подходу, с позиций качества и промышленной политики. Здесь руку приложил товарищ Хорват.