– Ну, раз так, ладно, – согласился Эрл.

– Конечно, если нужно идти… Нужно – значит, нужно, – подхватила Мод.

– Да, мне еще многое необходимо сделать. Прошу меня извинить. – Не допив свой мартини, Чарли направился к двери, но прежде чем выйти, обернулся и сказал: – Спасибо. Было очень приятно повидать вас. Завидую вашей «упаковке».

– Веди себя прилично, – пошутил Эрл и со вздохом облегчения закрыл дверь за гостем, передернув плечами.

Эрл еще стоял в коридоре, с удивлением размышляя о том, как может измениться человек за сорок лет, когда раздался низкий приятный перезвон дверного колокольчика. Эрл осторожно открыл дверь. На пороге стоял Лу Конверс, подрядчик. На противоположной стороне улицы Чарли Фримен как раз садился в такси.

Лу помахал ему рукой и снова повернулся к Эрлу.

– Привет! Не подумайте, что я напрашиваюсь на ужин. Я вернулся за шляпой. Думаю, что забыл ее в оранжерее.

– Входите, – сказал Эрл, провожая взглядом такси, исчезавшее в направлении центра города. – Мы с Мод как раз собираемся отпраздновать новоселье. Почему бы и вам не остаться на ужин? И кстати, раз уж вы здесь, покажите нам, как работают некоторые устройства.

– Благодарю за приглашение, но меня ждут дома. Однако я, конечно, могу ненадолго задержаться, чтобы объяснить то, что вам непонятно. Жаль только, что Фримен не остался.

Мод подмигнула Эрлу.

– Мы упрашивали его, но он сказал, что у него куча дел.

– Да, мне показалось, что он куда-то спешил. Знаете, – задумчиво произнес Конверс, – с такими людьми, как Фримен, очень непросто общаться. Они заставляют чувствовать себя одновременно и хорошо, и плохо.

– Нет, ты только подумай, Мод! – обратился к жене Эрл. – Лу интуитивно почуял в Чарли то же, что и мы! А что конкретно вы подразумеваете, Лу, под чувствовать себя одновременно и хорошо, и плохо?

– Ну, хорошо – потому что приятно сознавать, что в мире еще есть такие люди, как он, – ответил Конверс, – а плохо – потому что, когда встречаешь такого человека, не можешь не задумываться о том, на что, черт возьми, ушла твоя собственная жизнь.

– Не понял, – озадаченно сказал Эрл.

Конверс пожал плечами.

– Бог свидетель, не все способны посвятить свою жизнь тому, чему посвятил он. Не всем дано стать героями. Но, думая о Фримене, я чувствую, что, наверное, и я мог бы сделать немного больше, чем сделал.

Эрл и Мод переглянулись.

– А что рассказал вам о себе Чарли, Лу? – спросил Эрл.

– Нам со Слоткином не много удалось узнать от него. У нас ведь было всего несколько минут, пока вы с Мод переодевались; я надеялся, что когда-нибудь вы расскажете мне его историю подробней. Единственное, что он успел рассказать, так это то, что последние тридцать лет провел в Китае. А потом я вспомнил, что сегодня утром в газете была опубликована большая статья о нем, только я сначала не сопоставил имена. Вот из этой-то статьи я и узнал, что он отдал все свои деньги на больницу там, в Китае, и руководил ею, пока коммунисты не упрятали его в тюрьму, а потом выкинули из страны. Потрясающая история.

– М-да, – мрачно произнес Эрл, прервав наконец долго стоявшую тишину. – Действительно потрясающая. – Он обнял за талию Мод, не отводившую взгляда от гриля на террасе, и, легонько сжав ее, добавил: – Я говорю: потрясающая история, да, мамочка?

– Но мы ведь в самом деле просили его остаться, – сказала она.

– Это совсем на нас не похоже, Мод, а если похоже, то я не хочу, чтобы так было впредь. Давай посмотрим правде в глаза, милая.

– Звони ему в отель! – сказала Мод. – Вот что мы сделаем: мы скажем, что произошла ошибка, что моя сестра не… – От сознания того, что исправить уже ничего нельзя, голос ее прервался. – Ах, Эрл, дорогой, ну почему он должен был приехать именно сегодня? Всю жизнь мы трудились ради этого дня, а потом он приехал и все испортил.

– Да, более неподходящего момента он выбрать не мог. – Эрл вздохнул. – Но обстоятельства бывают неумолимы.

Конверс смотрел на них с недоумением и сочувствием.

– Ну, дела есть дела, ничего не попишешь, – сказал он. – Это никак не умаляет вашего гостеприимства. Видит бог, нет в стране других хозяев, чей дом был бы лучше приспособлен для приема гостей, чем ваш. Чтобы удовлетворить любое желание гостя, вам достаточно повернуть выключатель или нажать нужную кнопку.

По мягкому ковру Эрл пересек комнату и подошел к панели с кнопками, располагавшейся возле книжных полок. Он наугад нажал одну из них, и свет от спрятанных в кустах прожекторов залил все пространство вокруг дома.

– Не та.

Он нажал другую – ворота гаража с грохотом закрылись.

– Нет.

Он нажал еще одну – в дверях появилась горничная.

– Вы звонили, мистер Фентон?

– Простите, это ошибка, – сказал Эрл. – Это не то, чего я хотел.

Конверс нахмурился.

– А что, собственно, вы ищете, Эрл? – спросил он.

– Мы с Мод хотели бы начать этот день сначала, – ответил Эрл. – Покажите мне, на какую кнопку надо нажать, Лу.

Была осень, и деревья за стенами школы в городе Линкольн становились того же ржавого цвета, что и голые кирпичные стены в репетиционном зале оркестра. Джордж М. Гельмгольц, руководитель отделения музыки и дирижер, был окружен футлярами и складными стульями, и на каждом стуле сидел очень молодой человек в нервной готовности продудеть что-нибудь или – в случае секции ударных – что-нибудь отбить, едва мистер Гельмгольц взмахнет белой палочкой.

Мистер Гельмгольц, человек лет сорока, который считал свой огромный живот признаком здоровья, силы и достоинства, ангельски улыбался, словно вот-вот выпустит на волю самые изысканные звуки, какие когда-либо слышало ухо человека. Палочка скользнула вниз.

– Блю-ю-юмп! – сказали большие сузафоны.

– Бле-е! – откликнулись валторны.

И корпящий, визжащий, сварливый вальс начался.

Выражение на лице мистера Гельмгольца не изменилось, когда басы сбились с такта, когда деревянные духовые растерялись и стали неразборчивы, лишь бы никто не заметил ошибки, а секция ударных звучала как битва при Геттисберге.

– А-а-а-а-та-та, а-а-а-а-а, та-та-та-та! – Звучным тенором мистер Гельмгольц запел партию первого корнета, когда первый корнетист, побагровевшей и потеющий, сдался и обмяк на стуле, опустив на колени инструмент.

– Саксофоны, я вас не слышу, – крикнул мистер Гельмгольц. – Хорошо!

Это был оркестр «В», и для оркестра «В» играл неплохо. На пятой репетиции за учебный год нечего ждать лучшей сыгранности. Большинство учеников только поступили в оркестр и за предстоящие годы в школе приобретут достаточно артистизма, чтобы перейти в оркестр «Б», репетиция которого начнется через час, и, наконец, лучшие из них завоюют места в гордости города – в оркестре «Десять рядов» линкольнской школы, иначе называемом «А».

Футбольная команда проигрывала половину матчей, баскетбольная команда проигрывала две трети своих, но оркестр – за десять лет под началом у мистера Гельмгольца – до прошлого июня не уступал никому. Он первым в штате использовал в парадных шествиях жонглеров с флагами, первым включил в программу хоровые номера помимо инструментальных, первым широко применил тройное модулирование, первым прошел головокружительным ускоренным маршем, первым зажег фонарь в своем большом барабане. Школа поощрила музыкантов оркестра «А» свитерами с буквами своего названия, и свитера пользовались огромным уважением – как и следовало. Оркестр десять лет кряду побеждал на конкурсе школ штата – до провала в июне.

Пока оркестранты «В» один за другим выпадали из вальса так, словно из вентиляции струился перечный газ, мистер Гельмгольц продолжал улыбаться и помахивать палочкой уцелевшим и мрачно обдумывал поражение, которое потерпело его детище в июне, когда школа Джонстауна победила секретным оружием – большим барабаном, семи футов в диаметре. Судьи, будучи не музыкантами, а политиками, слышали и видели только это «восьмое чудо света», и с тех пор мистер Гельмгольц тоже ни о чем больше не думал. Но школьный бюджет и так кренился от расходов на оркестр. Когда попечительский совет выделял последнее спецассигнование, о котором мистер Гельмгольц так отчаянно умолял (деньги на проволочные плюмажи с мигалками и батарейками для вечерних матчей, – все сооружение предполагалось прикручивать к шапкам оркестрантов), то заставил его, как запойного пьяницу, поклясться, что, помоги ему господи, это последний раз.