Альфред вздохнул и пододвинул к себе стопку счетов. Первый счет предназначался для Давенпортской фабрики сварочного оборудования. Альфред закрыл глаза, и перед мысленным взором возникла живая картина. Он сам составил ее два дня назад, получив особые инструкции от мистера Триллера. Два антикварных стола-давенпорта стоят друг против друга. На одном возлежит Лана Тернер в облегающей леопардовой шкуре. На другом – Джейн Рассел в саронге из телеграмм. Обе шлют Альфреду воздушные поцелуи, но уже через пару секунд он отрывает от них жадный взгляд и позволяет картинке исчезнуть.

Он написал Эллен коротенькую записку: «Пожалуйста, будьте внимательнее, выставляя счета. Не перепутайте Давенпортскую фабрику сварочного оборудования с Давенпортским кабельным заводом». Еще полтора месяца назад он бы точно выпустил это из виду. «Я люблю вас», – добавил он, а потом тщательно зачеркал это признание длинным прямоугольником сплошных черных чернил.

В каком-то смысле хорошая память добавила Альфреду головной боли. Теперь, когда отпала необходимость рыться в картотеках, у него появилась куча свободного времени, которое он тратил на тихие страдания по Эллен. Самые яркие переживания Альфред испытывал не наяву, а в фантазиях – и так было всегда, еще до занятий на курсах по улучшению памяти. И в самых «вкусных» его фантазиях неизменно присутствовала Эллен. Если он скажет ей о своих чувствах и она даст ему от ворот поворот – а скорее всего, так и будет, – она уже никогда не появится в его фантазиях, и он потеряет ее навсегда. Альфред не хотел рисковать.

Зазвонил телефон.

– Это мистер Триллер, – сказала Эллен.

– Мурхед, – сказал мистер Триллер, – у меня тут завал. Похоже, один я зароюсь. Поможешь?

– Конечно, шеф. Что надо делать?

– Ты возьми карандаш.

– А мне он зачем? – удивился Альфред.

– Нет уж, возьми, – сурово проговорил мистер Триллер. – Мне будет спокойнее, если ты все запишешь. Я и сам уже путаюсь в этих цифрах.

Чернила в Альфредовой ручке давно засохли, а чтобы взять карандаш, надо было встать из-за стола, и поэтому Альфред соврал:

– Ладно, я взял чем записывать. Диктуйте.

– Во-первых, мы сейчас заключаем договора на субподряды по крупным военным заказам, для обозначения которых будем использовать новую серию кодовых номеров. Все они начинаются с 16-А. Нужно немедленно разослать телеграммы по всем нашим заводам.

Перед мысленным взором Альфреда предстала Ава Гарднер, производящая сложные манипуляции с винтовкой. На ее свитере было вышито «16-А».

– Ясно, шеф.

– И у меня тут директива от…

Спустя четверть часа изрядно вспотевший Альфред в сорок третий раз проговорил: «Ясно, шеф» – и повесил трубку. Перед его мысленным взором растянулась процессия, по сравнению с которой даже самые безумные фантазии Сесиля Б. Де Миля показались бы пресными и не стоящими внимания. Все знаменитые кинодивы, которых только знал Альфред, выстроились перед ним, и каждая держала в руках что-то такое, или была одета во что-то такое, или сидела верхом на чем-то таком, за что Альфреда сразу выгнали бы с работы, если бы он это забыл. Картина была грандиозная, и она требовала полной сосредоточенности. Если бы Альфред отвлекся хоть на секунду, все бы рассыпалось вмиг. Нужно было немедленно все записать, пока не случилось трагедии. Нужно срочно взять ручку и лист бумаги. Альфред прошел через комнату, как охотник, крадущийся за дичью, – стремительно и бесшумно. Даже немного пригнувшись.

– Мистер Мурхед, вы хорошо себя чувствуете? – встревоженно спросила Эллен.

– Мм-м. Мм-м, – промычал Альфред, нахмурившись.

Он схватил карандаш и блокнот и только тогда сделал выдох. Картинка уже начинала тускнеть, но пока что держалась. Альфред рассматривал женщин одну за другой, записывал всю информацию, которую они ему передавали, и позволял им исчезнуть.

Ближе к концу, когда их число сократилось, он немного замедлил темп, чтобы насладиться соблазнительным зрелищем. Вот Энн Шеридан, предпоследняя в очереди, подъехала к нему верхом на необъезженном мустанге и легонько стукнула по лбу электрической лампочкой, напомнив Альфреду фамилию главного доверенного лица из компании «Дженерал электрик». Мистер Бронко. Энн зарделась под пристальным взглядом Альфреда, спешилась и исчезла.

И вот осталась одна, последняя. Она стояла перед ним, держа в руках стопку бумаг. Альфред смотрел на нее в замешательстве. Бумаги явно должны были что-то ему подсказать, но на этот раз память его подвела. Альфред шагнул вперед и привлек красотку к себе.

– Ну, рассказывай, малышка. Что у тебя на уме? – прошептал он.

– Ах, мистер Мурхед, – вздохнула Эллен.

– О господи! – Альфред разжал объятия. – Эллен… прошу прощения. Я забылся.

– Слава богу, вы все-таки вспомнили обо мне.

Несколько дней назад, как раз перед тем как отправиться сюда, в Ньюпорт, на отдых, хоть я и был на мели, мне пришло в голову, что нет другой такой профессии – или аферы, если угодно, называйте как хотите, – в которой получаешь от клиентов столько тумаков, сколько получает их торговец недвижимостью. Если ты стоишь на месте, тебя охаживают дубиной. Если убегаешь – стреляют вслед.

Разве что у дантистов еще более суровые отношения с клиентами, хотя я в этом сомневаюсь. Окажись человек перед выбором, с чем расстаться: с зубом или с комиссионными агенту по продаже недвижимости, он наверняка предпочтет щипцы и новокаин.

Взять хотя бы Делаханти. Две недели назад Деннис Делаханти нанял меня продать его дом, он просил за него двадцать тысяч.

В тот же день я повез предполагаемого покупателя осмотреть его. Обойдя дом, покупатель сказал, что тот ему нравится и он готов его купить. И в тот же вечер заключил сделку. Напрямую с Делаханти. У меня за спиной.

Тогда я послал Делаханти счет на мои комиссионные – пять процентов от суммы сделки, то есть тысяча долларов.

– Да кто вы такой? – пожелал он узнать. – Знаменитая кинозвезда?

– Вы с самого начала знали, какой процент составят мои комиссионные.

– Конечно, знал. Но вы проработали какой-нибудь час. Тысяча баксов за один час?! То есть сорок тысяч в неделю, два миллиона в год! Я все подсчитал!

– Ага, а в иной год я зарабатываю по десять миллионов, – съязвил я.

– Я работаю шесть дней в неделю, пятьдесят недель в год и, оказывается, должен заплатить вам тысячу долларов за один час улыбочек, пустой болтовни и пинту бензина? Я пожалуюсь своему конгрессмену. Если это законно, значит, черт возьми, закон надо изменить.

– Он и мой конгрессмен тоже, – напомнил я, – и вы подписали договор. Вы его хоть читали?

Он повесил трубку. Комиссионных я до сих пор не получил.

Старая миссис Хеллбрюннер позвонила сразу после Делаханти. Ее дом вот уже три года был выставлен на торги и представлял собой почти все, что осталось от семейного состояния Хеллбрюннеров. Двадцать семь комнат, девять ванных, бальный зал, малый рабочий кабинет, большой кабинет, музыкальный салон, солярий, башни с бойницами для стрелков из арбалета, фальшивый подъемный мост, ворота с опускающейся решеткой и высохший ров. Где-нибудь в подвале, полагаю, там имеются дыбы и виселицы для провинившейся челяди.

– Что-то тут не так, – сказала миссис Хеллбрюннер. – Мистер Делаханти продал свою страшненькую конфетную коробочку за один день и получил на четыре тысячи больше, чем заплатил за нее в свое время. Видит Бог, я прошу за свой дом всего четверть его стоимости с учетом переоценки.

– Понимаете ли, миссис Хеллбрюннер, для вашего дома нужен специфический покупатель, – ответил я, представляя себе такового разве что как сбежавшего из психушки маньяка. – Но рано или поздно он появится. Как говорится, на всякого покупателя есть свой дом, и на всякий дом – свой покупатель. В здешних краях не каждый день встретишь человека, который ищет дом ценой в сто тысяч долларов. Но, повторяю, рано или поздно…