— Полз по юту, как змея…

Увидев капитана, старший офицер замолчал, а первый помощник сказал:

— Чудесно, капитан. Мы здесь слушаем рассказы о ваших подвигах. Как–нибудь вечерком мы откупорим бутылку вина, и вы нам расскажете о себе. Мы всю жизнь ходим только вдоль этого побережья, — он указал пальцем, — а тут ничего не случается. Вы, сеньор, расскажете нам о своих плаваниях со всеми подробностями…

— Все это такие пустяки, право, не стоит. Чтобы развлечь пассажиров, куда ни шло. Но вам, морякам…

— Мы не отстанем от вас, капитан. Мы настаиваем.

Васко смотрел на девиц на нижней палубе. Оттуда доносился мягкий голос мулатки, она пела популярную песенку, полную политических намеков:

Сеньор Жулио придет,

К власти Жулио придет,

Если главный в Минаев

Проворонит…

Сеньор Жулио придет,

К власти Жулио придет,

Горько плакать мы будем тогда.

Он прошелся по палубам второго класса и спустился в третий. Там все кричало о потрясающей нищете — беженцы, эмигрировавшие в годы засухи в пресловутые южные края, где их якобы ждали работа и деньги, возвращались обратно на Северо–Восток. Надежда на перемену судьбы вела этих людей по дорогам каатинги, через сертан, через порожистые реки и степные равнины к Сан–Пауло. Теперь у них осталось только одно желание — вернуться на ту бесплодную и сухую землю, где они родились, чтобы умереть в родном краю.

Это было тяжкое зрелище, и капитан вернулся во второй класс, где звенели песенки и самбы.

Женщины, завидев капитана, принялись приводить себя в порядок, уселись прилично, одергивая платья на коленях, отталкивая студентов. Мулатка умолкла, только гитара все так же жалобно стонала. Капитан не хотел мешать веселью, у девушки был красивый голос. Он сказал:

— Не стесняйтесь… Почему она перестала петь? Продолжайте, пожалуйста, я с удовольствием слушал.

— Капитан — добрый человек, — рассмеялась одна из женщин, уже стареющая.

— И хороший товарищ; — заявил студент. — Накануне прибытия в Форталезу мы вам споем серенаду.

— Весьма благодарен, друг мой.

Однако женщины по–прежнему держались натянуто, а мулатка молчала. «Жаль», — подумал Васко, удаляясь.

Пассажиры первого класса, сменив после вечерней ванны рубашки с короткими рукавами и полотняные брюки на тонкие шерстяные костюмы, а легкие дневные платья на вечерние туалеты, появились на палубе, Ему тоже необходимо переодеться — облачиться в синюю форму.

Однако капитан не сразу ушел с палубы — навстречу ему легко двигалась Клотилде, надушенная, с великолепными локонами, завивка которых заняла, вероятно, немало времени, в пышном платье и с шелковой шалью через руку. В глазах ее светилась печаль, но собачки (обнадеживающая деталь!) на этот раз с ней не было. Сердце капитана учащенно забилось.

Клотилде заметила его и помахала ручкой, что могло означать и приветствие и призыв. Капитан подошел:

— Вы прямо морская богиня…

— Капитан… — она прикрыла глаза шалью, но тут же опустила ее и сказала томно:

— Не хотите ли пройтись для улучшения аппетита?

— Ничего иного и не желал бы. Но мне необходимо переодеться, чтобы на обеде быть достойным вашей красоты… Впрочем, если бы вы немного подождали, я зашел бы за вами в салон через несколько минут.

— Я буду ждать, а вы поспешите, сеньор льстец.

Когда он вернулся, в салоне надрывался расстроенный рояль — кто–то играл мелодию из «Богемы». Васко относился к серьезной Музыке с почтением, однако предпочитал любить ее издали и не отличался большими познаниями в этой области. Как–то раз полковник Педро де Аленкар затащил его в театр Сан–Жоан на оперу. Прогорающая итальянская труппа в конце неудачных гастролей по Латинской Америке забрела в Баию. Полковник обожал оперу, у него был патефон и множество пластинок с ариями в исполнении Карузо.

Он убедил Васко, что судьба посылает ему единственную возможность послушать баритонов и теноров, известного баса, нежное сопрано и не менее нежное контральто и увидеть «Богему», во всей ее красе. Васко согласился, хотя Жорж и Жеронимо всячески его отговаривали. Но для Васко это был лишний повод показаться в парадной форме и с орденом Христа. Они отправились. Скука была невыносимая и жара тоже; пот лил с них градом. Сопрано весило, наверно, не меньше ста двадцати кило, зато тенор был худ, как щепка. Васко с трудом удержал смех, когда грузная матрона закудахтала:

Зовут меня Мими,

Но имя мне — Лючия.

Полковник Педро де Аленкар наслаждался, он знал почти всю оперу наизусть. Задыхаясь от жары, Васко ругал себя за тщеславие — ведь он согласился на приглашение только ради того, чтобы надеть форму и орден. Когда пышущее здоровьем дородное сопрано, изображая хрупкую, чахоточную Мими, упало в объятия хилого тенора, который был явно не в состоянии удержать такую тяжесть, Васко не выдержал и расхохотался. Полковник пришел в негодование и обозвал его невеждой и ослом. С тех пор Васко держался на почтительном расстоянии от так называемой серьезной музыки, несомненно заслуживающей всяческого восхищения, но слишком возвышенной и недоступной его пониманию.

Он тотчас же узнал недоброй памяти арию из «Богемы» и не сбежал только потому, что Клотилде, в платье из тафты и с локонами, томный голое которой дарил целый мир надежд, ожидала его для предобеденной прогулки по палубе. Может быть, удастся не заходить в салон: ведь он капитан, и ему полагается задерживаться по делам, и таким образом можно не выражать восторга игрой пианиста. Он заглянул в салон через иллюминатор, стараясь не смотреть в тот угол, где стоял рояль, чтобы не встречаться глазами с пианистом. Однако Клотилде в салоне не видно. — Куда она могла уйти? Виртуоза, казалось, охватил порыв вдохновения, рояль звучал все громче. Куда же делась прекрасная дама? Капитан решился наконец взглянуть в сторону рояля, и… не отнимая рук от клавиатуры, она улыбнулась ему, голова ее томно склонилась, в глазах сиял экстаз, локоны подскакивали в такт музыке. Ах, да, ведь она учительница музыки — это она рассказала ему утром, — но скромность, как известно, мать всех добродетелей, и, конечно, именно скромность заставила ее умолчать о своем мастерстве, о своем артистическом даре, о том, что она умеет исполнять даже классическую музыку. Он думал, что она из тех провинциальных учительниц, которые обучают девиц на выданье кое–как тренькать на колченогом рояле марши, самбы, какие–нибудь фокстроты и в самом лучшем случае — вальс. Он не ожидал, что она способна на большее, чем мило сыграть несколько танцев на семейной вечеринке. А между тем она, склонив голову набок и закатив глаза, встряхивает развившимися локонами и вовсю расправляется с оперой. Она, оказывается, артистка! Капитан ощутил даже гордость и вошел в салон как раз вовремя, чтобы присоединиться к слушателям, которые наградили исполнительницу бурными аплодисментами (может быть, в благодарность за то, что она наконец захлопнула крышку рояля).

Капитан, подойдя к заслужившей овации пианистке, скромно прятавшей лицо в шаль, протянул руки:

— Боже, какая красота! Какая звучность, какое совершенство! Незабываемые минуты!

— Вы любите классическую музыку?

— Люблю ли я?.. У меня целая коллекция пластинок, без хвастовства, одна из крупнейших в Баие, может быть, даже во всей Бразилии.

— А оперу?

— Обожаю. Когда я еще не был в отставке, в любом порту моей первой заботой было узнать, есть ли там оперный театр…

В продолжение всего разговора капитан держал руки Клотилде в своих. Вдруг она слегка вздрогнула и, спохватившись, отняла руки с нервным отрывистым смешком. Капитан несколько смутился, не зная, куда теперь девать свои руки.

Она возобновила прерванный разговор:

— Ну и рояль на вашем пароходе, никогда не встречала такого расстроенного.

— Неужели настолько скверный?

— Никуда не годится, просто неприятно играть.

— Я приму меры в Ресифе, велю позвать настройщика. А теперь пройдемся, как собирались?