Я никогда не мог запомнить ни одной даты из учебника истории и ни одного названия рек и вулканов из учебника географии.
Впрочем, почтеннейший судья отнюдь не беспристрастен, его критика рождена недоброжелательством, которое он испытывает ко мне в последнее время. Уже несколько дней он не проявляет ко мне прежней симпатии, не приглашает сопровождать его по вечерам к Дондоке, и чем больше я льщу ему и превозношу его таланты и добродетели, тем холоднее он держится и глядит на меня укоризненно. Не могу понять причины такой резкой перемены, тут, должно быть, какая–то интрига: ведь сплетников в Перипери хватает, и многие из этих негодяев завидуют моей близости с известным юристом, работы которого публикуются в журналах.
Я даже заподозрил самое худшее — не догадывается ли почтенный судья о моих отношениях с Дондокой, Это было бы просто катастрофой. Я поговорил с нашей нежной красоткой и встревожился еще больше, потому что, оказывается, она тоже заметила, что судья как–то изменился, без конца расспрашивает ее и то и дело заставляет клясться в верности.
Только этого еще не хватало, у меня и так довольно забот! Ведь я поставил перед собой труднейшую задачу восстановить всю правду относительно приключений капитана. Вот здесь передо мною лежит целая куча бумаг, результат моих исследований. И что же получается? Я беру одну тетрадь и попадаю в открытое море, судно плывет в Океанию вдоль азиатских берегов, и Дороти, печальная жена грубого миллионера, влюбившись в капитана, покидает мужа и умирает от страсти и лихорадки в объятиях любимого в грязном порту Макассар. Я беру другую тетрадь, и Дороти оказывается продажной женщиной из пансиона «Монте–Карло» (пансион, как я выяснил, действительно существовал, он помещался в том здании, где теперь находится редакция газеты «Диарио да Баия»), она переходит от одного к другому, отдается тому, кто платит, и кончает сожительством с провинциальным полковником. Швед Иоганн, судя по одной тетради, — старший офицер на судне, по другой — коммерсант, Менендес по одной — судовладелец, по другой — компаньон торговой фирмы… Впрочем, характер у него отвратительный в обеих версиях. Дьявольская неразбериха!
Говорят, будто со временем правда всегда обнаруживается, но я не верю этому. Чем больше проходит времени, тем труднее проверить факты, найти конкретные доказательства, выяснить подробности. Если даже в те времена жители Перипери не могли разобрать, кто говорит правду, а кто лжет, то, представьте, как это трудно сейчас, через тридцать два года, в январе 1961 года. Я пришел к заключению, что только вмешательство судьбы, одна из случайностей, которым мы еще не нашли объяснения, может действительно привести к выяснению истины. Иначе сомнение остается навеки: была ли, например, Мария Антуанетта легкомысленной и продажной, как утверждают приверженцы Французской революции, или цветком целомудрия и добродетели, как ее рисуют сторонники роялистов? Кто может выяснить правду, когда прошло столько лет?
Если бы судьба не вмешалась в нужный момент, не знаю, что было бы в Перипери в начале зимы 1929 года. Все население предместья, взволнованное историей Шико Пашеко, разделилось на два лагеря. Сторонники капитана потрясали дипломом и орденом Христа, противники поносили Васко и повторяли повсюду рассказ бывшего инспектора. Образовались две группы, две партии, две секты, полные ненависти одна к другой. Между ними то и дело возникали перебранки, немногие, сохранившие ясную голову (например, старый Проныра), каждую минуту опасались драки. Отставные чиновники и торговцы, старики, больные ревматизмом, еле живые, осыпали друг друга угрозами и оскорблениями, а в один прекрасный день Зекинья Курвело бросился на Шико Пашеко, крича во весь голос о своем намерении вырвать его поганый язык. Как сказал начальник станции, «в старикашек вселился бес».
За расколом последовал раздел территории — на станции сторонники капитана занимали скамейки, обращенные к морю, сторонники Шико Пашеко те, что обращены к улице, первые собирались теперь на набережной, вторые на площади. Узнав обо всем этом, отец Жусто схватился за голову: как он будет избирать в будущем году старейшину праздника святого Жоана?
Среди общего смятения только один человек оставался спокойным и безмятежным и по–прежнему добродушно улыбался; он все так же лазил на скалы и наблюдал в подзорную трубу за прибытием кораблей, готовил по вечерам горячий грог, выигрывал в покер и рассказывал чудесные истории. Этот человек был капитан Васко Москозо де Араган.
Когда до него дошли первые слухи о суматохе, поднятой в Перипери Шико Пашеко, он снисходительно сказал друзьям:
— Это он просто со зла…
Пожал плечами и решил не обращать внимания.
Однако это оказалось невозможно — некоторые из прежних слушателей поворачивались теперь к нему спиной, а многие смеялись над его рассказами. Даже сторонники капитана требовали от него каких–то действий, которые решительно доказали бы, что в рассказе бывшего инспектора все ложь — от начала до конца.
Зекинья Курвело, после того как он чуть не подрался с Шико Пашеко, открыл капитану свое сердце:
— Простите меня, капитан, но надо что–то делать, надо заставить клеветников умолкнуть.
— Вы правы. Я хотел было не обращать внимания на все эти мерзости. Но раз нашлись люди, которые им верят, мне остается лишь один выход…
Как он был хорош в эту минуту! Рука опирается на подоконник, взгляд устремлен на море, волосы развевает легкий бриз.
— Дорогой друг, вас и Руя Пессоа я прошу быть моими секундантами и сообщить клеветнику о моем вызове. Как оскорбленный, я имею право на выбор оружия. Я требую, чтоб это был шестизарядный револьвер, с правом использовать всю обойму. Дистанция — двадцать шагов, место дуэли — обрыв. Убитый упадет в море.
Зекинья Курвело, охваченный воодушевлением, поспешно отправился выполнять свою миссию. Однако его постигла неудача. Шико Пашеко не захотел даже назначить секундантов. Он не создан для дуэлей, это была бы недопустимая глупость, в наше время дуэли вышли из моды, просто смешно. Он, Шико Пашеко, питает отвращение к огнестрельному оружию, ему неприятно даже смотреть на него. А этот шарлатан состоял в свое время в дружбе с офицерами и моряками, наверно, он умеет хорошо стрелять. В подобные истории он, Шико, впутываться не намерен. Если шарлатану угодно, пусть прибегнет к правосудию, подаст на него в суд за клевету, а он, Шико Пашеко, докажет все, что рассказывал. У Васко, как видно, не хватает мужества обратиться к правосудию. Дуэль ничего не доказывает, она дает преимущество тому, кто лучше стреляет. Нет, он и знать ничего не хочет ни о каких дуэлях.
Зекинья Курвело произнес всего лишь одно слово:
— Трус!
Вызов был сделан на площади, где собрались противники капитана. После этого Шико Пашеко несколько потерял в глазах своих поклонников. Идея дуэли пришлась по вкусу обеим партиям, и те и другие были взволнованы. Однако победа капитана оказалась недолговечной. Сомнение проникло в души, и рассказы Васко уже не находили в них отзвука, не вызывали былого восторга.
Даже Зекинья Курвело заметил однажды:
— Но ведь выдумки этой жалкой козявки в сущности не опровергнуты.
Капитан взглянул на него своими чистыми глазами:
— Если я еще должен искать доказательства, чтобы защитить себя от клеветы труса, бежавшего с поля чести, если находятся люди, которые колеблются и не знают, кому верить, ему или мне, то я предпочитаю уехать. Я видел в газете объявление о продаже дома на острове Итапарика. Там, среди моря, вдали от клеветы и злобы, я буду чувствовать себя, как на судне.
Капитан поднял голову, он больше не вешал носа:
— Настанет день, когда почувствуют мое отсутствие и воздадут мне должное. Но я не унижусь до того, чтобы опровергать труса и клеветника.
Вот в каком положении были дела, и мы никогда не выбрались бы из тупика, если бы не произошло новое событие, в результате которого правда вышла наружу.
Ни капитан, ни Шико Пашеко, ни Зекинья Курвело, ни Адриано Мейра или старый Жозе Пауло Проныра, единственный, кто был спокоен и сохранял благоразумие в разгар бури, тут ни при чем. Все решил слепой случай, судьба, рок — назовите, как хотите.