– Он убьет нас, – шепнула я. – Мы никогда не выйдем на свободу.

Раздался стук в дверь, и мама застыла на месте. Потом пересекла комнату, чтобы отворить дверь. На пороге возникли трое мужчин.

– Что? Где он? – воскликнула царица.

Александр, спустившись с ложа, показал пальцем на человека, стоявшего между Юбой и Агриппой:

– Вот он!

Мать отступила на шаг. Светловолосый сероглазый мужчина был в самой обычной toga virilis. В сандалиях на очень толстой подошве он казался чуть выше ростом, однако даже это не придавало ему ни малейшего сходства с нашим отцом. Щуплый, худой, невзрачный, как одна из бесчисленных белых ракушек на берегу. Но кто еще посмел бы надеть кольцо с печаткой Юлия Цезаря?

– Так ты и есть Октавиан? – заговорила царица по-гречески, на языке деловой переписки Египта.

– Ты что же, не знаешь латыни? – вмешался Юба.

– Конечно, пожалуйста, – улыбнулась мама. – Если ему так будет угодно.

Я-то прекрасно поняла, что у нее на уме. Александрия владела величайшей библиотекой в мире, и вот это сокровище перешло в руки человека, который даже не изъясняется по-гречески.

– Так ты и есть Октавиан? – повторила она на латыни.

Низкорослый мужчина выступил вперед.

– Да, это я. А ты, должно быть, царица Клеопатра?

– Тебе лучше знать, – ответила мама, присаживаясь. – Я все еще царица?

Юба улыбнулся, но его властелин только сжал губы.

– Пока – да. Можно мне сесть?

Мать указала на длинную синюю кушетку, откуда немедленно встали Хармион с Ирадой и перебрались к нам на кровать. Октавиан даже взглядом не повел в их сторону. Он пристально смотрел на царицу – так, словно в любое мгновение она могла отрастить себе крылья и улететь. Итак, самозваный Цезарь уселся, а его спутники продолжали стоять.

– Говорят, будто бы ты пыталась совратить моего полководца?

Мама пронзила Агриппу злобным взглядом, однако возражать не стала.

– Можешь не удивляться. Было время, когда твои чары обворожили моего дядю. И Марка Антония. Агриппа – человек из другого теста.

Все в комнате посмотрели на него, и суровый муж, облеченный царственной властью, не выдержав, потупился.

– На свете не сыщется более скромного и верного человека, чем он, – продолжал Октавиан. – Агриппа на предательство не способен. И Юба тоже. Полагаю, тебе известно: его отец был царем Нумидии. Потом, проиграв битву Юлию Цезарю, он отдал своего младшего сына Риму, а сам покончил с жизнью.

Мать выпрямилась.

– Это твой способ сказать мне, что я потеряю престол?

Октавиан промолчал.

– А как же Цезарион?

– Боюсь, твой сын тоже не сможет занять место на троне.

Мама слегка побледнела.

– Почему?

– Потому что Цезарион убит. И Антилл тоже.

Царица впилась пальцами в подлокотники кресла, а я зажала рот ладонью.

– Впрочем, – прибавил Октавиан, – я позволю похоронить их рядом с Марком Антонием внутри вашего мавзолея.

– Цезарион! – закричала мама, и победитель отвел глаза. – Только не он, нет!

Ее гордость. Ее любимец. В голосе матери слышались неизбывная мука, и ужас, и боль предательства. Вот когда я отчетливо поняла: evocatio все-таки принес плоды. Боги оставили нас, обратившись к Риму. Спрятав лицо в ладони, я зарыдала, а наша мама от горя стала рвать на себе одежду.

– Угомоните ее! – угрожающе рявкнул Октавиан.

Агриппа протянул руки. Царица исступленно замотала головой.

– Это же был твой брат! – выкрикнула она. – Потомок Юлия Цезаря. Понимаешь, что ты наделал? Прикончил брата!

– А ты – сестру, – напомнил Октавиан. И даже не шелохнулся, когда мама в ярости вскочила на ноги. – Через три дня вы с детьми отплываете вместе со мною в Рим, где примете участие в триумфальном шествии.

– Я не позволю выставлять себя напоказ перед римлянами!

Переглянувшись с Юбой, Октавиан поднялся.

– Куда ты направился? – воскликнула мать.

– В усыпальницу Александра Македонского, величайшего в мире завоевателя, – бросил Октавиан у самой двери. – А потом – в гимнасий: пора обратиться к своему народу. – Его стальные глаза вдруг задержались на мне. – Может быть, дети пойдут со мной?

Я бросилась к матери и, пав на колени, припала к любимым ногам.

– Не отсылай нас с ним, пожалуйста, мама, не надо!

Ее колотила дрожь. Царица даже не опустила глаз: она смотрела только на Октавиана. Казалось, они безмолвно сказали что-то друг другу, и мама кивнула:

– Да. Забирай детей.

– Нет, не пойду! – разрыдалась я.

– Давай, – потянулся ко мне Юба.

Я вырвала руку и закричала:

– Не заставляй нас уходить! Прошу тебя!

Птолемей заплакал, и Александр присоединился к моим горячим мольбам.

Царица всплеснула руками:

– Прочь! Ирада, Хармион, уведите их отсюда!

Я не понимала, что происходит. Хармион подтолкнула нас к двери, где мать обняла Александра, после чего притронулась к моему жемчужному ожерелью, нежно погладила волосы, руки, щеки.

– Мама! – не унималась я.

– Ш-ш-ш.

Она приложила палец к моим губам, а затем посадила Птолемея к себе на колени, чтобы зарыться лицом в его мягкие кудри.

Октавиан терпеливо ждал, и мне это показалось странным.

– Слушайте все, что скажет вам Цезарь, – произнесла мама. – Делайте все, что вам скажут, ты понимаешь, Селена? Александр, будь осторожен. И позаботься о них.

С этими словами царица поднялась, и прежде, чем на ее лице отразились какие-либо чувства, Хармион захлопнула дверь, оставив нас наедине с врагами.

– Держитесь рядом и молчите, – предупредил Агриппа. – Сначала идем в усыпальницу Александра, потом – в гимнасий.

Мы с братьями шли, взявшись за руки, и с трудом узнавали собственный дворец. Римляне кишели повсюду, выискивая сокровища для казны Октавиана. Резные кедровые кресла, некогда украшавшие главные залы, бесследно пропали. На наших глазах исчезало все, имевшее хоть какую-то ценность: крытые шелком кушетки, подушки, вазы черного дерева на длинных серебряных треногах.

– Откуда он может знать, – шепотом обратилась я к Александру по-гречески, – что солдаты не разворовывают вещи для себя?

– Они не настолько глупы, – ответил Юба на безупречном греческом языке.

Брат предостерегающе посмотрел на меня.

Тут Октавиану впервые пришло на ум заметить нас.

– А что, близнецы довольно красивы, правда? Кажется, они пошли больше в мать, чем в отца. Ты – Александр Гелиос?

– Да, или просто Александр, ваше величество, – кивнул брат.

– Это не царь, – поправил Юба. – У нас его называют Цезарем.

Александр покраснел, а меня затошнило при мысли о том, что он разговаривает с убийцей наших братьев.

– Да, Цезарь.

– Ну а твоя сестра?

– Клеопатра Селена. Обычно просто Селена.

– Луна и солнце, – усмехнулся Юба. – Как интересно.

– А мальчик? – спросил Агриппа.

– Птолемей, – пояснил Александр.

Октавиан скрипнул зубами.

– Этот больше напоминает отца.

Я крепче сжала руку братишки. Уже в переднем внутреннем дворе Агриппа вновь повернулся к нам:

– Не вздумайте открывать рот, пока к вам не обратятся, ясно?

Мы трое кивнули.

– Тогда приготовьтесь, – предупредил он, распахивая дворцовые двери.

На город спустился вечер, и впереди мерцали тысячи факелов. Казалось, сегодня все горожане от мала до велика высыпали на улицы, чтобы прийти к гимнасию. Охранники у ворот приветствовали Октавиана, выбросив правую руку вперед ладонью вниз.

– Тут ни верхом, ни на колеснице не проехать, – заметил Юба, разглядывая толпу.

Октавиан посмотрел на Канопскую дорогу.

– Значит, пойдем пешком.

Юба напрягся и проверил, на месте ли меч и кинжал у бедра. Нумидиец оказался моложе, чем я сначала предположила; похоже, ему не исполнилось и двадцати, однако сам Октавиан доверил этому человеку свою жизнь. И возможно, сделал ошибку. Вдруг еще до отплытия в Рим кто-нибудь из верных людей отца прикончит ненавистного завоевателя.