Японские правительственные чиновники, а также промышленники часто приглашали гостей из штаба американской армии и высших чинов восьмого армейского корпуса в Йокохаме.

В это время стали все больше разрастаться слухи о связях крупных американских военных чинов с гейшами.

Эти дамы каждый вечер на свои выступления приходили в сопровождении бойфрендов, т.е. возлюбленных. Когда им нужно было возвращаться домой, те звонили, чтобы их забрали.

«Им больше не нужны наши услуги», — горько усмехались рикши.

У жаровни в комнате такой гейши сидел голубоглазый полковник в стеганом домашнем кимоно из крепдешина, накинутом им наизнанку, как подобает хозяину дома. Молодые хакоя и рикши часто посещали такие места. Ведь им каждый раз доставалось от полковников две пачки сигарет «Лаки страйк».

Гейши, у которых был американский бойфренд, не обладали в должной мере знанием английского языка.

Одна из гейш была возлюбленной фотокорреспондента журнала «Лайф», тогда как другая влюбилась в молодого американского журналиста, забросила занятие гейши и жила с ним в небольшом снятом домике у моря.

Она была моей хорошей знакомой. Американский журналист и она по-настоящему любили друг друга. Мне нравилось, что та бросила свое занятие, чтобы разделить с ним тяготы жизни (удивительно, но они остались вместе, он стал заведующим корпунктом, а ее считали идеальной женой). Тогда гейша, чей покровитель был высоким военным чином, который обеспечивал ее всем необходимым, привозил и забирал ее обратно с выступлений на редком в ту пору американском автомобиле с отоплением и кондиционером, пользовалась большим уважением, нежели та, что жила с неизвестным журналистом. Я никогда не испытывала особого уважения к таким особам, как и не завидовала им. А в этих двоих мне нравилось то, что они по-настоящему любили друг друга.

Между тем в Симбаси пришли к мнению, что молодые гейши должны хоть немного подучиться английскому языку, поскольку число американских гостей непрерывно росло. По просьбе Оюми я два раза в неделю давала уроки разговорного английского в здании правления союза гейш. У меня был свой особый метод, поскольку я на собственной шкуре испытала, что при обычном преподавании языка не многому научишься, когда тебя пичкают одной грамматикой. Конечно, я давала основные правила, но дополнительно заставляла своих учениц заучивать многое наизусть, как при разучивании песен.

Примерно через шесть месяцев стали поговаривать, что у тех, кто принимал американских гостей в Симбаси, поубавилось забот, так как все гейши стали понимать по-английски. Молодые девушки схватывали знания на удивление быстро. Я считаю, что их слух оказался тренированным благодаря исполнению нагаута, киёмото и токивадзу. Особенно быстро продвигались в учебе исполнительницы киёмото. Даже сегодня я не могу найти этому объяснения.

Итак, я каждый вечер участвовала в банкетах в качестве переводчицы и днем учила разговаривать по-английски. При этом я сама узнавала для себя очень многое.

Постепенно стало известно о моем возвращении, и, когда другие чайные заведения испытывали затруднения с приемом иностранных гостей, оттуда обращались в «Юкимура». Скоро отовсюду пошли просьбы о помощи: «Кихару, не могла бы ты как-нибудь прийти к нам?»

Как это случалось и до войны, меня просили прийти в Янагибаси и Акасака.

— Мы должны приходить на выручку друг другу, так что отправляйся туда. Увы, я не имею права держать тебя исключительно у себя, — говорила в таких случаях владелица «Юкимура». Хорошо, что она проявила такое понимание. Как моя хозяйка, она могла бы запретить мне посещать другие чайные домики, и я ничего не могла бы на это возразить. Однако она поощряла меня, чтобы я посетила по возможности больше чайных заведений, поскольку везде были иностранные посетители и там часто не знали, что делать.

— Ну да, я понимаю, иностранные гости… ступай и помоги по возможности всем. — Я от благодарности чуть не плакала.

Был еще жив хакоя Хан-тян, до войны работавший на меня, а ныне служивший привратником в «Юкимура» (он принимал заказы на приглашение тех или иных гейш для гостей). Когда мама и бабушка услышали, что Хан-тян еще жив и мы вместе работаем, они были чрезвычайно рады этому.

Каждое воскресное утро я вставала около пяти часов, укладывала молочный порошок, фрукты, ветчину, куриные окорочка, консервы и мыло (пожалуй, меня принимали за торговку с рынка) и ехала в деревню, где меня уже ждали бабушка, мама и малыш. Вечером в понедельник я опять возвращалась к своей работе. Сообщение на железной дороге оставалось таким же, как и в первые дни после войны. Мне постоянно приходилось карабкаться в тамбур или лезть через окно.

Когда теперь я об этом вспоминаю, мне становится не по себе. Я работала по субботам допоздна, следующим утром вставала ни свет ни заря и пешком шла от района Цукидзи на вокзал Симбаси. Затем тряслась в поезде почти целых четыре часа, пристроившись в тамбуре вагона, а по прибытии на свою станцию шла пешком около десяти километров. На следующее утро я опять рано вставала и отправлялась в обратный путь. Но стоило мне увидеть личико сына, когда тот глядел на мои гостинцы, как все тяготы забывались.

Сын рос понемногу и набирался сил, тогда как мама и бабушка все заметней сдавали. Это было тяжело видеть. Если мне придется еще года два так мотаться, не сумев при этом забрать всех троих в Токио, я долго не выдержу.

Но пока существовало ограничение на приток новых жителей в город, и разрешалось въезжать туда только тем, у кого были на это достаточно веские основания. Поэтому мне пришлось еще некоторое время терпеть такую жизнь «суперменши».

Это случилось во время нахождения у власти социалистического правительства Катаяма. Социалисты впервые пришли к власти в 1947—1948 годах, и народ, обескураженный, с одной стороны, тем не менее был полон надежд.

Особое удивление вызывало избрание депутатами тридцати девяти женщин. Само лишь недавно утвержденное избирательное право для женщин было настоящей сенсацией, но вид новых женщин-депутатов — да еще целых тридцати девяти — взбудоражил весь народ. Женщины в парламенте!

Первым делом это новое правительство решило закрыть все чайные заведения и рестораны. Таким образом там хотели сдержать быстро растущую инфляцию, поскольку из-за нехватки продовольствия страну захлестнул черный рынок. Закрытие должно было коснуться как самых изысканных чайных заведений, так и крохотных закусочных.

Однажды мне звонит Окафуку Тэцуо и умоляет как можно быстрее прийти в управление союза гейш. Главой там тогда была госпожа Синохара Хару, некогда гейша Риэдзи, очень известная в конце эпохи Мэйдзи и начале эры Тайсё и даже имевшая орден. Ее заслуги в руководстве нашим союзом были огромны. Тогда еще не существовало совместных танцевальных представлений всех гейш — танцы мияко из храма Гион в Киото и танцы адзума. Она после войны вдохнула новую жизнь в танцы адзума, причем привлекла очень высокохудожественные драматические произведения наподобие рассказа Та-нидзаки Дзюнъитиро «Мать генерала Сигэмото», а в качестве постановщика пригласила писателя Фуна-хаси Сэйити.

Господин Окафуку был правой рукой Синохара Хару. Без него район Симбаси не сумел бы получить такое развитие после войны.

Госпожа Синохара заведовала рестораном «Ки-кумура», который выглядел как настоящий красивый особняк. Для меня она была просто «матушкой из Кикумура» и тоже очень хорошо относилась ко мне.

В послевоенное время я часто посещала ее со своим сыном. Ему было три годика, и он все жадно впитывал. Она показала ему киёмото «Повеса-монах», он схватил манеру исполнения с лету, и госпожа Синохара предсказала ему большую карьеру в театральном мире. Он мог бы стать хорошим актером, поскольку все легко схватывал, и непременно стал бы знаменитостью, если бы я дала усыновить его какой-нибудь прославленной актерской династии.

Мой сын любил свою «бабушку Кикумура» и приставал ко мне, чтобы мы навестили ее. Стоило нам прийти, как он вскарабкивался ей на колени, и она показывала ему целые куски из пьес. Ныне он государственный служащий, но все сложилось бы по-иному, если бы я, следуя совету госпожи Синохара, отдала его в семью актеров кабуки.