Таким образом, моей семье пришлось формально усыновить юношу из другой семьи, где было четыре сына. Его родители держали парикмахерскую в Кобикитё. Лишь после этого я смогла выйти замуж. Спустя полгода юный парикмахер, получив отступного, вернулся в родительский дом.

Когда Кадзуо сообщил своим домашним в Осаке, что он хочет взять в жены гейшу, те были просто ошеломлены.

Его отец покидает Осаку, едет в министерство иностранных дел и везде выспрашивает, кто это такая Кихару. К счастью, он повстречал лишь господина Ямамото и тех, кто хорошо ко мне относился. Там был и господин Мидзуно, непосредственный начальник Кадзуо, который объяснил отцу, что о такой девушке, которая достанется его сыну, можно только мечтать. Ему тот, разумеется, не мог противиться.

В то время несколько молодых служащих министерства иностранных дел женились на моих подругах-гейшах, так что там к этому было более терпимое отношение. Позже все эти гейши обрели статус жен посланников.

Я попросила управляющего автомобильным концерном «Ниссан», который был очень расположен ко мне, выдать меня замуж как свою «третью дочь».

Это было на пользу репутации моего мужа в министерстве иностранных дел. Мой будущий свекор уже жаловался, что совсем не знает, что ему следует напечатать на пригласительных билетах. Для их общественного положения я была отнюдь не подходящая партия. Это очень задевало мою бабушку, но не меня. Я лишь хотела как можно быстрее выйти замуж.

К тому лее здесь столкнулись различные представления, бытующие в семьях района Кансай, куда входят Киото, Осака и Токио. Между отцом жениха и моей бабушкой возникли трения, но для нас это не было препятствием.

Лишь бы быстрее женитьба, оставленные позади свадебные торжества и как можно скорее на корабль… Через две недели после свадьбы мы были уже на пути в Калькутту, новое место службы моего мужа.

Как и принято в Симбаси, я разослала письма об отставке в наиболее солидные чайные заведения и в правление союза гейш, которые изготовил мне в виде свитка один каллиграф.

«Сим свидетельствую свое почтение и извещаю о своей отставке. Отныне я более не гейша Кихару». Я благодарила за все оказанные мне благодеяния. Это было официальное письмо, которое я передавала вместе с коробкой красного праздничного риса.

Я была так занята, что голова шла кругом. Нужно было сфотографироваться на паспорт и сшить европейский костюм. Я должна была посетить семью своего мужа в Осаке и обойти всех родственников. Из-за недостатка времени лично я смогла засвидетельствовать свое почтение четырем или пяти чайным домикам. Еще я должна была занести праздничный рис своему хакоя Хан-тяну.

Нынешней молодежи делать такое, похоже, не приходится. В одном месте из «Родословной женщин» героиня Оцута в святилище Юсима-Тэндзин рассказывает Хаясэ Тикара, что некая высокопоставленная гейша из Янагибаси против воли всех перебралась к своему возлюбленному с одним узелком, «не разнеся на прощание красный праздничный рис». Когда в то время гейша уходила без праздничных проводов, она тем самым теряла свою честь и свое лицо. Это роман времен эпохи Мэйдзи, но и в период Сева разнос красного прощального риса входил в обычай, когда гейша порывала со своим занятием в связи с замужеством.

Мать и бабушка, которые некогда так резко обошлись с Хидэмаро, на этот раз не противились и всеми силами помогали в моих хлопотах.

Так осенью 1940 года, через пять месяцев после того, как мне пришлось явиться в полицию, я оказалась на борту судна, плывущего в Индию. К счастью, как раз тогда министерству нужен был человек на этот пост, и наши загранпаспорта и отправка на корабле из Йокохамы были быстро оформлены.

Наш корабль оказался большим грузовым судном, и мы были на нем единственными пассажирами. Обедали мы в тихой обстановке вместе с капитаном, интендантом, судовым врачом и офицерами, и у меня была возможность услышать много интересных историй. Эти обеды доставляли мне особую радость. Получилось самое что ни на есть настоящее свадебное путешествие.

На корабле я коротала время за тем, что каждый день понемногу осваивала хинди, и моему мужу доставляло удовольствие учить меня. Благодаря молодости я быстро все схватывала.

Когда мы высаживались в Шанхае, на острове Пинанге и в Рангуне, то намеренно не говорили ни слова по-японски. В Шанхае, где враждебность ощущалась наиболее сильно, старались держаться весело, посещали рестораны и гуляли. Ночной Шанхай был великолепен, и я придерживаюсь мнения, что Шанхай и Рио-де-Жанейро являются самыми красивыми городами в мире.

Затем мы сделали остановку на острове Пинанг. Там было много храмов и повсюду стояли изваяния Будды, которые, однако, сильно разнились от наших. На Пинанге статуи Будды были пестро разукрашены и имели круглощекие лица, как у персонажа диснеевских мультфильмов Бетти Бупа. Со своими красными губами они производили на меня чуть ли не зловещее впечатление.

В нашем следующем порту — Рангуне — нас познакомили с одной исключительно любезной семьей зубного врача. Их дочь повела нас к огромному лежащему изваянию Будды и к излюбленному храму, где было настоящее столпотворение. В городе проходил как раз праздник, и женщины были нарядными, с цветами в волосах. Когда они процессией несли к храму свечи, в темноте это выглядело как грезы наяву.

Лица бирманок очень похожи на наши. Мне казалось, что они вот-вот заговорят по-японски. В своих праздничных нарядах они походили на фрейлин разукрашенной морской царевны Отохимэ из нашей сказки о дворце дракона на морском дне. Их прически напоминали стиль эпохи Темпе (710—794). Вокруг бедер у них была повязана юбка и на плечи накинут тонкий платок, точно как у царевны Отохимэ.

До сих пор я спрашиваю себя порой, а не оказался ли выброшенный бурей рыбак Урасима Таро как раз на бирманском берегу. Плененный видом здешней девушки, сочинил он сказку о принцессе Отохимэ и дворце дракона — властителя морей…

Плавание на корабле длилось более месяца. Мы пережили пару штормов, которые, однако, никак не омрачили моей радости от этого путешествия. Морская качка на меня совершенно не действовала.

— Тебе следовало бы стать моряком, — любил тогда повторять мой муж.

Когда небо начинало темнеть, официант устанавливал на столе в столовой металлическое ограждение. Это было знаком того, что на море надвигается шторм. Такое ограждение не давало посуде при боковой качке падать со стола. Когда море особо неистовствовало, число моряков, приходящих трапезничать, всегда уменьшалось. Лишь молодой официант продолжал держаться молодцом. Были дни, когда ему приходилось обслуживать лишь меня одну.

— Ведь именно женщине полагается страдать и запираться у себя в каюте. Но чем больше нас качает, тем сильнее, похоже, разыгрывается у тебя аппетит. Это не по-женски и совсем неучтиво, — шутил мой муж.

Когда я стояла на носу и смотрела на то опускающуюся, то вздымающуюся перед собой кромку горизонта, мне было так здорово, словно весь мир был в моей власти.

Если бы мне довелось быть мужчиной, то, пожалуй, я действительно стала бы моряком.

Наконец наше судно вошло в фарватер с желтой от ила водой. Мы достигли Ганга.

К нам на борт поднялись лоцманы, и после длительного морского плавания мы пришли в Калькутту.