С каждой фразой голос Хама становился все громче и громче.

Ной не нашел, что ответить, да и не хотелось отвечать. Ясно было, что разговора не получилось, так зачем же продолжать? Гнев и запальчивость не располагают к беседе.

– В том, что женщина изменяет мужу своему, есть и его вина! – выкрикнул Хам, вскочив на ноги. – Любое убийство имеет в основе своей две причины – деяния убитого и намерение убийцы!

Сказав это, он развернулся и ушел, не дожидаясь ответа. Ной остался сидеть там, где сидел, и пытался обуздать свой гнев. Хам зарвался! Как смеет он говорить отцу такое, да еще повышать голос? Как смеет он, будучи младшим, первым заканчивать разговор?

Ною потребовалось сколько-то времени для того, чтобы успокоиться. Справиться с гневом удалось относительно легко, но вот сомнения в отношении Хама окрепли и это было хуже всего. Человек, оправдывающий убийство, человек, разделяющий ответственность между убийцей и его жертвой, вполне мог оказаться убийцей. Горячность, с которой Хам говорил о Хоар, тоже настораживала и заставляла задуматься. Ну, а если сложить все вместе, то получалось…

– Не мог он… – прошептал Ной, чувствуя, как на глаза его наворачиваются слезы. – Не мог он убить… Мой сын не убийца… Мой сын…

Очень хотелось в это верить. Но не всегда получается верить в то, во что хочется верить. Как ни старайся, как себя не убеждай.

Худшее из состояний, когда сердце говорит одно, а разум – другое. «Нет мира в душе», – говорят про такое, а как же жить, когда в душе нет мира?

«Любое умение идет человеку на пользу», – любит повторять мой отец. Он гордится тем, что знает много ремесел – от плотницкого до сапожного. И еще он гордится тем, что совершенно не умеет лгать. А ведь это очень ценное умение, и пользы от него человеку больше, чем от всех ремесел, вместе взятых. Ложь, сказанная к месту, может избавить от несчастья или же принести прибыль. Так нет же! Мой отец праведник, а праведники никогда не лгут. Только не надо думать, что праведники всегда говорят правду! Они или говорят правду, или отмалчиваются. Порой это молчание может довести до беды. Все умные люди кричат славословия, приветствуя правителя Явала, а мой отец стоит в первых рядах и молчит. Разве после такого можно надеяться на какое-нибудь благо от правителя или его людей? И ради чего вести себя так? Чтобы люди сказали: «Вот Ной, который не славословит правителя нашего?». Какой в том прок? Люди чаще говорят другое: «Вот гордец, который ставит себя выше правителя! Он подпоясывается простой веревкой, но он не так уж и прост!». Говорят и смеются. Веревка, которой подпоясывается мой отец, давно уже стала притчей во языцех. У самого последнего бедняка есть хоть какой-то, хоть плохонький, но пояс, и только отец мой перепоясывает чресла свои простой веревкой! «Зачем мне пояс, – говорит он, – если и веревка сгодится?» Он думает, что, выделяясь подобным образом, приобретает отличие, но на самом деле, он роняет не только свое достоинство, но и наше семейное. «Вот сын перепоясанного веревкой!» – говорят про меня, и больно мне слышать такое. Я не могу сказать подобно тому, как говорит отец: «Кто хочет – видит человека, кто хочет – видит веревку», потому что в этих словах нет смысла. Любой, кто смотрит на отца, видит и человека, и веревку, иначе и быть не может! Однажды мы с братьями подарили отцу пояс, достойный почтенного человека, так что же? Он взял, поблагодарил, пошел купил еще два таких же и дал нам со словами: «Пусть это будет вам от меня». А сам остался при своей веревке!

Торговцы Атшар или Элон не скупятся ни на славословия правителю, ни на подарки ему и его людям, оттого и живут в богатстве, не утруждая себя низкой тяжелой работой. В поле Атшар выходит лишь для того, чтобы отдать распоряжения работникам, а Элон, должно быть, не знает, с какого конца берутся за мотыгу. Они – счастливые люди, умеющие добиться блага для себя.

Люди правителя не раз намекали отцу, что ему следует обуздать свою гордыню, но в ответ на ласковые увещевания отец отвечал дерзостью, не задумываясь о том, что терпение правителя может иссякнуть.

Спроси кого: «Знаешь ли ты Ноя, сына Ламеха?» и тебе ответят: «Это тот гордец, что возомнил себя выше всех и смущает народ непонятными речами». А другие скажут иначе: «Это тот безумный, что строит ковчег посреди суши». Я думал, что люди будут приставать ко мне с вопросами по поводу ковчега, но люди не ждут от отца ничего разумного и ничего не спрашивают. Они сочли строительство ковчега очередным чудачеством Ноя и смеются. Савтех-медник каждый день придумывает новое назначение этой постройке, одно гнуснее другого. Мне пришлось сделать ему внушение, чтобы он немного придержал свой язык. Дальний родственник Савтеха – один из приближенных Явала, не то писец, не то хлебодар. Савтех грозил мне неприятностями, ссылаясь на свое знатное родство, пришлось добавить ему пару тумаков. Как бы ни относился я к отцу моему, глумиться над ним в моем присутствии я не позволю. Он – мой отец, и другого у меня нет, хотя, если бы сыновья могли бы сами выбирать себе отцов, я бы, наверное, выбрал другого – поумнее и такого, чтобы поменьше вмешивался бы в мои дела. Я уже взрослый и волен сам решать, что мне делать.

«Взрослый мужчина – семейный мужчина», – твердит отец. О, мой отец упрям, как никто. Скала может сдвинуться с места, если содрогнется земля, но мой отец никогда не уступит ни в чем. На первый взгляд кажется, что он добр и снисходителен, потому что он никогда не распускает рук, как братец Сим, не бранится и даже кулаком по столу не стучит. Но другой отец выругается в гневе да и уступит сыну, а мой будет долго увещевать с улыбкой на устах, но со своего не сойдет.

«Разве для того, чтобы получить свободу, нужно надеть на шею ярмо?» – спрашиваю я. Почему я не могу жить так, как мне хочется, будучи холостым и свободным? Неужели, жена моя, войдя в наш дом, прибавит мне разума? Зачем родители докучают мне с женитьбой? Отец говорит прямо, а мать действует намеками – то и дело заводит при мне речь о разных девушках, нахваливая их красоту, скромность, усердие в работе и прочие достоинства. Сейчас у нее на примете Гишара, дочь покойного гончара Арега. Не спорю, Гишара красива и возбуждает страсть, но если лицом она похожа на цветущую розу, то сердце у нее каменное. На все мои ласковые слова и похвалы у нее один ответ – отвернет голову в сторону и пройдет мимо. Я при этом чувствую себя униженным, можно же хотя бы улыбкой поблагодарить меня за внимание, не говоря о том, чтобы дать мне какой-то знак. Я же не посягаю на то, от чего убудет! Мужчина создан для утех с женщиной, женщина создана для утех с мужчиной, и кто установил так, что нельзя войти к женщине прежде, чем возьмешь ее в жены? Наверное, это был какой-то слабосильный старик, желавший удержать возле себя молодую красавицу, будучи не в силах удовлетворить ее страсть. Вот он и придумал, что жена только для мужа и что запретны мужчине все женщины, кроме жены. Сам не могу, но зато и другому не дам. Так жадный Элон запрещает своим работникам подбирать упавшие с веток плоды и есть их – пусть лучше сгниет добро, чем попользуется им кто-то чужой. Так и мужья поступают с женами – пусть те сохнут себе от страстного томления, но никому другому не достанутся их ласки, кроме мужа. Кроме мужа! Как будто сосед наш Ирад мог утолить хотя бы десятую часть страсти жены своей Хоар! Если бы не я и другие добрые люди, Хоар давно бы сошла с ума, ведь любовь мужа была для нее каплей в море. Должно быть так – мужчина и женщина по обоюдному согласию могут творить все, что им вздумается для своего удовольствия, и никто не вправе мешать им. Жизнь дана человеку для наслаждения, а не для работы, что бы там ни думал мой отец. А захочется кому-то жить вместе и заводить детей, так пусть живут. Это будет справедливо и без обмана, потому что такое решение будет от чистого сердца и по доброй воле. Ведь если руководствоваться запретами, то женщина может думать, что мужчина берет ее в жены лишь для того, чтобы каждую ночь без помех возделывать ее поле. И вообще, чем больше свободы и чем меньше запретов да правил, тем лучше жизнь. Птицы летают в небе куда хотят, отчего же человек не может делать что хочет? «Вот настали времена, когда каждый делает, что он хочет, – и разве это к добру?» – говорит мне отец. Я отвечаю на это, что каждый должен решать сам за себя и чей-то пример мне не указ. Я могу сказать другие слова: «Каждый делает что хочет, разве хорошо в такое время надевать на меня ярмо?». Но бесполезны эти споры, поскольку последнее слово всегда за отцом. Я сказал так – если когда-то у меня будут дети, я не стану неволить их и принуждать к тому, что им не по душе. Когда они вырастут, я скажу им: «Дети мои, живите как вам угодно и будьте счастливы». Вот что скажу я своим детям и услышу в ответ, что я – лучший из отцов.