– Помилуй нас, Господи! – повторил человек и, простершись ниц, замер.
Люди всегда нуждались в Божьей милости, а в последнее время – так особенно. Мир скатывался в пропасть порока, мир исторгал из себя хорошее и напитывался плохим. Тем, чего вчера или позавчера было принято стыдиться, сегодня гордились. То, что вчера скрывали, сегодня выставляли напоказ. Воры не только открыто признавались в том, что они украли, но и бахвалились своей удачей. Бахвалились открыто, никого не боясь, потому что каждый из людей, вместо того чтобы возмутиться делами негодяев, радовался, что беда случилась не с ним, а с соседом. Назавтра радовался сосед, а те, кто был поставлен, чтобы следить за порядком, за мзду закрывали глаза и уши, а порой, даже, покровительствовали преступникам или же направляли их.
Мытари отбирали у нуждающихся последнее и упивались своей властью и своими богатствами. Что толку в богатствах, нажитых неправедным путем? Кому пойдет впрок кусок хлеба, обильно политый чужими слезами?
Воины, призванные охранять людей от врагов, грабили их усерднее любого врага. Путешествие в соседний город, еще недавно не представлявшее никакой опасности, стало рискованным предприятием. Люди объединялись в группы, чтобы доехать куда надо живыми и при своем имуществе. Лихие люди занимались своим гнусным ремеслом в открытую; их развелось так много и стали они настолько лютыми, что, заслышав крики о помощи, люди не сбегались на них, а разбегались прочь.
Распутники посягали не только на жен своих братьев, но и на сестер и матерей своих, а те отвечали им взаимностью. Те, кому вменялось в обязанность блюсти справедливость, творили беззаконие, справедливость превратилась в гулящую девку, которую может иметь любой, способный заплатить за это. Клятвы не соблюдались, обещания нарушались на каждом шагу, ложь вытеснила правду отовсюду. Каждый думал только о себе и о своей выгоде. Каждый делал то, что хотел, не считаясь с другими. Сильные угнетали слабых, а те пытались подмять под себя таких, кто еще слабее.
Алчность и похоть возобладали над всем хорошим, что было сокрыто в душах человеческих. Уже невозможно было представить, что не так давно ростовщика, желавшего взыскать с бедной вдовы, достаточно было пристыдить прилюдно и он удалялся, забыв навсегда о долге. Нынче же ростовщики не успокаивались, пока не видели, что больше ничего они со своих должников получить не смогут. Одежда, что надета на должнике, да пища, что умещается в двух сложенных ладонях, – вот имущество, которое нельзя отбирать по древнему закону. Самих же должников можно спокойно делать рабами, чтобы они выплатили взятое с положенными процентами своим трудом. А проценты? На смену былой десятине пришло удвоение, то есть целых десять десятин! За то время, в которое раньше долг увеличивался на десятую часть, он теперь вырастает вдвое. А потом – еще вдвое, уже вместе с процентами. Что это, как не кабала, из которой невозможно вырваться?
Закончив молитву, человек не спешил подниматься с колен. Он перебирал мысленно события последних дней, пытаясь отыскать в них что-то хорошее, светлое, но никак не мог вспомнить ничего подходящего. Селение, в котором он жил, ничем не отличалось от других селений, и люди здесь жили точно такие же, как и везде, не лучше и не хуже других. «Может быть, это болезнь? – подумал человек, привыкший первым делом искать оправдание, а не обвинять. – Что-то вроде безумия, болезнь, при которой страдает не разум, а совесть? Может же быть такая болезнь? И почему бы ей не распространяться среди людей так же быстро, как и черной лихорадке?.. Нет, это не болезнь, а что-то другое. Болезни не может сопутствовать радость, а они радуются, да еще и похваляются друг перед другом…»
Мысли окончательно зашли в тупик. Защемило сердце. Тягостно, когда приходится думать о людях плохое. Хочется думать хорошее, но откуда его взять?
– Надо думать хорошее! – строго одернул себя человек. – Надо пытаться нащупать хорошее в душах людей. Ведь не может так быть, чтобы там совсем-совсем не осталось добра? Надо воззвать к этому хорошему, надо найти правильные слова, которые упадут на заблудшие души благодатным дождем и дадут добрые всходы. Жестокосердный правитель Явал когда-то был добрым ребенком, не способным творить зло и смеявшимся столь заразительно, что нельзя было, услышав его смех, удержаться от улыбки. Дети чудесно смеются, и смех их прогоняет любую печаль, пусть и ненадолго. Сейчас у правителя другой смех – скрипучий, отрывистый, зловещий. Если Явал засмеялся, то кто-то заплачет. То многие заплачут. Но неужели даже искорки того, детского смеха не осталось в его душе?
Слова! Главное – найти правильные слова! Правильное слово – благодатный дождь! Неправильное же – град побивающий. Слово разит острее любого меча, и слово же исцеляет лучше любого снадобья.
Человек прикрыл глаза и представил, как благодатный дождь проливается на иссушенную землю. Земля жадно впитывает первые капли, просит еще, еще… Скоро на напоенной земле зазеленеют всходы… Но что это? Дождь усиливается, и вот уже не капли падают с неба, а льются потоки. Земля не может принять столько воды, вода поднимается все выше и выше, и вот уже только верхушки гор торчат из воды… Небо сплошь затянуто мглистой тьмой, сверкают молнии, грохочут громовые раскаты…
Человек вздрогнул и хотел открыть глаза, но не смог этого сделать. Веки будто срослись и никак не желали размыкаться. Человек, не понимая, что с ним творится, поднес руки к глазам, желая ощупать их, но едва он коснулся век шершавыми кончиками пальцев, как услышал голос. Негромкий, но очень внятный голос. В каждом звуке этого голоса чувствовалась великая мощь и звучал он отовсюду сразу, со всех сторон и не только снаружи, но и откуда-то изнутри.
– Я покончу со всеми, кто живет на земле: она переполнена их злодеяниями…
Глаза озарила столь яркая вспышка, что человек несколько мгновений не видел ничего, кроме ослепительно белого света.
– Господи! – громко воскликнул он, поняв, Кто говорит с ним, и простер руки ввысь.
– Я уничтожу их всех, а с ними и всю землю… Снова прежняя картина – тьма, вода, молнии. Но грома теперь не было слышно – только голос.
– Но ты сделай себе из дерева гофер ковчег и устрой в нем отсеки, а изнутри и снаружи обмажь его смолой…
– Ковчег? – переспросил человек и тут же осекся, боясь пропустить хоть слово.
– Пусть он будет в длину триста локтей, в ширину – пятьдесят, а в высоту – тридцать…
– Триста, пятьдесят, тридцать… – прошептал человек, запоминая.
– Сделай крышу – так, чтобы сверху она выступала на один локоть. Сбоку сделай дверь. Пусть будут в ковчеге первый ярус, второй и третий…
Тьма немного рассеялась, и человек увидел на волнах деревянный ковчег. Луч света, непонятно как пробившийся сквозь черноту неба, освещал его. Воистину, немного света достаточно для того, чтобы рассеять большую тьму. Деталей человек разглядеть не сумел, успел заметить лишь то, что вокруг ковчега вода почему-то оставалась спокойной. По-прежнему вздымались и сшибались друг с другом валы, кружились водовороты, сверкали молнии, но это было где-то там, в стороне от ковчега. Ковчег же лишь слегка покачивало на воде.
– Я затоплю землю и уничтожу на ней всех, в ком есть дыхание жизни. Я пошлю на землю дождь – он будет литься сорок дней и сорок ночей – и Я смету с лица земли всех, кого Я создал…
– Неужели всех?! – ужаснулся человек. – Неужели?!
Сердце на мгновение замерло, а потом застучало в груди вдвое, нет – втрое, вчетверо сильнее обычного. Все, кто живет на земле, погибнут?
– Все, кто живет на земле, погибнут… – подтвердил Голос.
– На все воля Твоя, Господи! – произнес человек, стискивая зубы, как можно крепче.
Он увидел морское дно, увидел то, что вчера еще было столицей, а сейчас стало морским дном. Вода уже начала подмывать глинобитные строения, и они словно таяли, размываясь. Только дворец правителя и Башня Смерти стояли невредимыми. Камень – не глина, воде так сразу с ним не справиться. Но крыши уже не было ни на дворце, ни на башне. Эта вода, вода потопа, насланного свыше, справится со всем, нет для нее преград.
