Он шептал мне на ухо, что большая часть острот сэра Дайнадэна подгорела, а остальная выдохлась. Я сказал ему, что слово «выдохлась» мне очень понравилось. Я находил, что эти шутки и остроты можно классифицировать по геологическим периодам. Но мой паж разинул рот, не поняв моей шутки, так как в то время не имели еще ни малейшего представления о геологии. Я же записал это сравнение, подумав, что смогу порадовать им общество, если только мне удастся выпутаться и вернуться в девятнадцатый век. Нельзя же выбросить товар только потому, что он пока не востребован на рынке.

Но в это время встал сэр Кэй. Он опять приступил к своему вранью, и на сей раз в центре внимания оказался я. Мне уже стало не до шуток. Он начал рассказывать о том, как взял меня в плен. Конечно, мне необходимо было выслушать это совершенно серьезно, что я и сделал. Сэр Кэй начал с того, что стал объяснять, как встретил меня в далекой стране варваров, где все носили такое же странное одеяние, как и у меня, – одеяние это было волшебным и обладало способностью обеспечить надежную защиту против нападения людей, то есть делало неуязвимым. Затем он рассказал, каким образом он молитвой уничтожил силу волшебства и в битве, продолжавшейся три часа, убил тринадцать моих рыцарей, а меня самого взял в плен, но сохранил мне жизнь, чтобы показать такую диковинку королю и всему двору. Говоря обо мне, он постоянно употреблял такого рода выражения: «этот ужасный исполин», или «это чудовище, коптящее небо», или этот «людоед, пожирающий человеческое мясо»; все простодушно слушали его с большим доверием к его бредням, никто даже не улыбнулся, никто не замечал чепухи, несмотря на то что было такое невероятное преувеличение моей скромной особы. Кроме того, он еще рассказал, что я, намереваясь убежать от него, вскочил одним прыжком на высокое дерево и что он сбил меня оттуда огромным камнем, который раздробил мне все кости, и затем заставил меня поклясться, что я явлюсь на суд ко двору короля Артура. Он кончил тем, что приговорил меня к смерти. Казнь должна была состояться 21 числа текущего месяца, но он был так сильно «озабочен» этим, что, прежде чем назвать дату, остановился и зевнул.

Все это время я, конечно, так дрожал от ужаса, что не мог внимательно слушать, как именно меня будут казнить. А многие при этом вообще сомневались, что меня можно убить, ведь моя одежда заколдована. Действительно, я-то был в полном рассудке и скорее допустил бы себя убить, чем согласиться с тем, что в моей одежде заключалось какое-то волшебство. Это был самый обыкновенный костюм, за который я заплатил пятнадцать долларов в магазине готовых вещей. Я был настолько в здравом уме, что даже мог отметить следующее обстоятельство: многие выражения и отдельные слова, исходившие из уст первых дам и джентльменов в стране, заставили бы покраснеть даже дикаря. Их было бы слишком мягко назвать просто неделикатными. Однако я столько раз читал «Тома Джонса», «Родерика Рэндома» и многие другие книги в таком роде и знал, что великосветские джентльмены и леди в Англии еще столетие назад были или очень мало, или вовсе неразборчивы и непристойны в своих разговорах, а следовательно, и в нравственном отношении и в поведении. Это изменилось к лучшему только за последнее столетие: факты доказывают, что лишь в нашем, девятнадцатом столетии – говоря в широком смысле слова – появились истые леди и истые джентльмены в истории Англии и даже всей Европы. Представьте себе, что сэр Вальтер Скотт, вместо того чтобы вкладывать свои собственные слова в уста своих героев, допустил бы, чтобы эти герои говорили так, как разговаривали на самом деле? Тогда Ревекка и Айвенго и кроткая леди Ровена заговорили бы так, что это смутило бы любого бродягу нашего времени. Однако для людей, не сознававших, что они невоспитанны, все подобные вещи кажутся вполне деликатными. Люди короля Артура совершенно не понимали, что выглядели неприлично, а у меня хватило такта, чтобы не дать им это заметить.

Все были крайне смущены и озабочены тем, что мое платье заколдовано, и тогда только несколько успокоились, когда Мерлин дал им вполне здравый совет. Он спросил их, почему они были так глупы, что не догадались снять с меня этой одежды. Менее чем за одну минуту я был раздет донага. Ах боже мой, боже мой! Я не могу вспомнить об этом: меня, единственного из всех присутствовавших, смущала моя нагота. Меня разглядывали и обсуждали так просто и естественно, так бесцеремонно, точно я был какой-нибудь кочан капусты. Королева Гиневра так же простодушно интересовалась мной, как и все прочие, она даже высказалась, что еще никогда не видела таких ног, как у меня. Это был единственный комплимент в мой адрес, если только это можно назвать комплиментом.

Наконец меня увели в одну сторону, а мою несчастную, заколдованную одежду унесли в другую. Меня втолкнули в темную и крошечную каморку в башне; дали какие-то жалкие остатки еды вместо обеда, клочок соломы вместо постели, наконец обеспечив меня обществом бесчисленного множества крыс.

Я был утомлен до такой степени, что даже страх за свою судьбу не мог меня удержать ото сна.

Когда я проснулся и пришел в себя, то мне казалось, что спал я очень долго. Моей первой мыслью было: «Хорошо, что я проснулся раньше, чем меня успели повесить, утопить, сжечь или что-либо в этом роде… Что за удивительный это был сон! Я еще подремлю немного до зари, а потом отправлюсь на оружейный завод и тогда разделаюсь с Геркулесом».

Но вдруг послышалась ужасная музыка ржавых цепей и болтов, моя каморка озарилась светом, и этот мотылек Кларенс стоял передо мною! Я с изумлением посмотрел на него, у меня даже захватило дыхание.

– Как! – воскликнул я. – Сон уже окончился, а ты здесь? Убирайся же вместе с остатком моего сна!

Но он только засмеялся и, кажется, намерен был шутить над моим печальным положением.

– Ну хорошо. – Я сдался. – Пусть мой сон продолжается.

– Скажи мне, – начал он, – про какой сон ты говоришь?

– Как какой сон? Мне снится, что я нахожусь при дворе короля Артура, которого никогда не существовало; затем то, что я разговариваю с тобой, хотя все это не более как игра моего воображения.

– Ого, вот оно что! А скажи мне на милость, разве ты считаешь сном и то, что тебя завтра сожгут? Ответь-ка мне на это?

Его слова стали для меня ужасным ударом. Я начал думать о том, что сон это или нет, а все же мое положение крайне серьезно; так как я по опыту знал, что сны могут быть такими же яркими, как сама жизнь, что быть сожженным хотя бы и во сне далеко не шутка и этого необходимо избегнуть любыми средствами, а их я должен придумать. Поэтому я сказал умоляющим голосом:

– Ах, Кларенс, милый мальчик, мой единственный друг, ведь ты мой друг, не так ли? Не дай мне погибнуть, помоги мне убежать из этого ужасного места!

– Убежать? Но как, милый человек, можно это сделать? Ты хоть понимаешь, что говоришь? В коридорах стража и часовые.

– Конечно, конечно! Но сколько их там, Кларенс? Надеюсь, что немного?

– О нет, их там много! Человек двадцать. Нельзя и думать о том, чтобы убежать! – Затем, после небольшой паузы, он нерешительно начал: – Но тут есть другие причины, более веские…

– Что такое? Какие причины?

– Хорошо… они говорят… Но, право, я не смею сказать… Не смею…

– Почему же, мой мальчик? В чем дело? Отчего ты так побледнел? Почему ты дрожишь?

– О, как же мне не дрожать! Я действительно… Мне нужно сказать тебе, но…

– Ну, скажи, скажи! Будь мужчиной, мой хороший мальчик!

Он колебался: с одной стороны, он горел желанием рассказать мне все, с другой – его удерживал страх; затем он подошел к двери, выглянул и прислушался, потом подошел близко-близко ко мне, прижал губы к самому моему уху и стал тихим шепотом излагать свои ужасные новости, сжавшись от страха, что кто-нибудь их услышит, точно упоминание о таких вещах грозило смертной казнью.

– Мерлин по своей злобе заколдовал эту башню, и теперь в целом королевстве не найдется человека, настолько отчаянного, который решился бы встретиться с тобой! Теперь я сказал все! Господи, помилуй меня! А ты будь добр и милостив ко мне, бедному юноше, который желает тебе добра; если ты выдашь меня, я погиб.