В этот день случился маленький неприятный эпизод, который я из государственных интересов вычеркнул из записок моего попа. Вы, конечно, видели из записок, что Гарри храбро сражался со всеми. Под именем Гарри я подразумеваю сэра Гарета. Гарри – это уменьшительное имя, которым я его называл; это означало, что я питал к нему глубокую привязанность, и на это были свои причины. Но я ни при ком не произносил это уменьшительное имя; он был благородного происхождения и не вынес бы подобной фамильярности от меня.

Теперь продолжаю. Я, как королевский министр, сидел в своей отдельной ложе. Сэр Дайнадэн, в ожидании своего выхода на арену, пришел ко мне в ложу поговорить; он постоянно вертелся около меня, потому что я был чужестранец и он нуждался в новом слушателе своих шуток, до такой степени застарелых и утомительных, над которыми всегда смеялся один рассказчик, а остальные только уныло терпели. Я же всегда старался насколько возможно откликаться на его остроты, я чувствовал к нему искреннюю и глубокую признательность; на это была особая причина: по какой-то случайности сэр Дайнадэн знал один анекдот, который я ненавидел, хотя очень часто слышал в своей жизни, но он избавлял меня от него. Этот анекдот приписывали одному из великих юмористов, который когда-либо появлялся на американской земле – от Колумба до Артимеса Уорда. Речь шла об одном лекторе-юмористе, который в течение целого часа угощал свою невежественную аудиторию остроумнейшими шутками, но никогда не возбуждал смеха; когда же он уже собрался уходить, то несколько седовласых слушателей радушно пожали ему руку, сказав, что это самая забавная вещь, какую они когда-либо слышали, «но мы все удерживались от смеха в течение всего богослужения, так как считали это неподходящим». Я слышал, как рассказывался этот анекдот сотни, тысячи, миллионы и биллионы раз, и всегда только проклинал его. Теперь представьте себе мое чувство, когда я вдруг услышал, что этот немолодой глупец отрыл его из мрака традиций, в доисторическом периоде, и рассказывал его за пятьсот лет до начала Крестовых походов. Только он окончил, как явился прислужник; и вот он, фыркая, как демон, грохоча и звеня, вышел из моей ложи, и я потерял сознание. Несколько минут я не мог прийти в себя и открыл глаза только тогда, когда сэр Гарет нанес ему ужасный удар, и я совершенно бессознательно произнес: «Хоть бы его убили!» Не успел еще я окончить фразы, как сэр Гарет размахнулся и вышиб из седла сэра Саграмора Желанного; сэр Саграмор услышал мое восклицание и подумал, что оно относится к нему.

Если кто-либо из таких людей заберет себе что-нибудь в голову, то его не переубедишь. Я знал это и ради спасения своей жизни не стал входить с ним ни в какие объяснения. Как только сэр Саграмор поправился, он объявил мне, что нам нужно свести с ним кое-какие счеты и назначил день – через три или четыре года; поединок должен был состояться на том самом ристалище, где ему было нанесено оскорбление. Я сказал, что приготовлюсь к тому времени, когда он вернется обратно. Видите ли, он отправлялся на поиски Святого Грааля. Все здесь время от времени отправлялись в такое путешествие. Оно всегда длилось несколько лет. Они постоянно уезжали и блуждали неизвестно где; никто из них, конечно, понятия не имел, как добраться до Святого Грааля. Ежегодно, однако, отправлялись целые экспедиции на поиски Святого Грааля, а на следующий год посылались вспомогательные экспедиции на розыски прошлогодних. В этих походах гонялись за славой, а не за деньгами. Они вздумали и меня тянуть за собой! Но я только улыбался.

Круглый стол скоро узнал о вызове на поединок, и рыцари долго рассуждали об этом как о деле, которое в сущности может интересовать только мальчиков. Король полагал, что для меня теперь наступило самое удобное время пуститься на поиски приключений, чтобы завоевать славу и достойно встретиться с сэром Саграмором, когда он вернется обратно. Я извинился, объяснив, что мне необходимо еще три или четыре года, пока я устрою все дела, чтобы они шли ровно и гладко своим чередом; вряд ли к этому сроку вернется и сэр Саграмор, следовательно, я только потеряю напрасно время на такое путешествие; к тому моменту уже исполнится шесть или семь лет моей службы, и я убежден, что к тому сроку государственная система настолько наладится, что тогда я смогу позволить себе отпуск, не нанося никакого вреда делу.

Я был вполне доволен всем, что мне удалось сделать. В различных уголках страны я начал развивать отдельные отрасли промышленности, чтобы положить начало будущим обширным заводам и фабрикам. Уделяя внимание просвещению, я выбирал молодых способных людей; кроме того, я рассылал по стране различных агентов, которые подыскивали все новых и новых людей, готовых изучать ремесла и науки. Обучению никто не мешал, я боялся больше всего вмешательства церкви.

Первым делом я устроил нечто вроде учительской семинарии и затем открыл воскресные школы. В результате этого появилась масса школ, которые все были в самом цветущем состоянии; кроме того, работали разнообразные протестантские конгрегации[3]. Каждому предоставлялось право выбрать христианскую школу, я вообще был за свободный выбор вероисповедания. Обязанности преподавания закона Божия были возложены на церкви и на воскресные школы, но в других моих воспитательных заведениях оно запрещалось. Конечно, я отдал бы полное предпочтение моей собственной секте и без труда сделал бы всех пресвитерианами, но это было бы насилием над человеческой природой; духовные запросы и потребности людей так же разнообразны, как и физическое телосложение, цвет кожи, черты лица и т. д. Человек в нравственном отношении чувствует себя только тогда хорошо, когда исповедуемая им религия лучше всего соответствует его нравственным и умственным потребностям. Но более всего я опасался создания единой церкви, которая представляет собой могущественную власть, самую могущественную, какую себе только можно представить, и если эта власть случайно попадет в руки людям корыстным, то это убьет человеческую свободу и парализует человеческую мысль.

Все рудники были собственностью короля, и было их очень много. Но эти рудники разрабатывались самым примитивным способом, как это делают дикари: в земле вырывалась яма и извлекаемая оттуда руда переносилась в мешках, по тонне в день. Но я постарался вести это дело на научной основе, насколько это было возможно.

Да, мне удалось привести в исполнение многое к тому времени, когда сэр Саграмор неожиданно сделал мне вызов!

Всего за четыре года было сделано столько, что вы не можете себе представить! Если неограниченная власть оказывается в надежных руках, это замечательно! Самое лучшее правление – это небесное самодержавие. Земное тоже могло бы быть самым лучшим способом правления, если бы самодержец оказался самым лучшим человеком на земле и жил вечно. Но так как даже самый-самый замечательный человек смертен, а свою власть он может оставить далеко не самому лучшему наследнику, земное самодержавие получается самым худшим способом правления.

Мои дела и труды показали, что может сделать самодержец, если в его распоряжении находятся все богатства королевства. Этот темный народ вовсе и не подозревал, что я вводил здесь просвещение девятнадцатого столетия. Это ускользало от взоров толпы, но все же это был факт, хотя факт огромный, почти невероятный, и о нем еще, вероятно, услышат. Это можно сравнить с потухшим вулканом, спокойная вершина которого бездымно поднимается к голубому небу и не подает ни малейшего знака о том, что происходит в недрах этого грозного вулкана. Мои школы и церкви четыре года тому назад пребывали еще в младенческом состоянии; теперь они развились и выросли; мои лавчонки превратились в обширные фабрики. Где сначала у меня работали каких-нибудь десять-двенадцать человек, там теперь уже была тысяча; где у меня был один настоящий специалист, там теперь их стало пятьдесят. Я стоял, так сказать, со взведенным курком, готовый спустить его каждую минуту и озарить полумрачный мир ярким светом. Но я не хотел делать это так внезапно. Внезапность – это не мой стиль. Народ не потерпел бы такой неожиданности.