Айвенго поспешил ответить, что чувствует себя прекрасно, гораздо лучше, чем мог ожидать.
– И все благодаря твоему искусству, милая Ревекка! – прибавил он.
«Он назвал меня милой Ревеккой, – подумала про себя девушка, – но таким равнодушным и небрежным тоном, что он не подходит к этому слову. Его боевой конь или охотничья собака для него дороже презренной еврейки!»
– Мой дух страждет, добрая девушка, – продолжал Айвенго, – от тревоги гораздо сильнее, нежели тело мучится от боли. Из того, что при мне говорили здесь мои бывшие сторожа, я догадался, что нахожусь в плену. А если я не ошибаюсь, грубый голос человека, который только что прогнал их отсюда, принадлежит Фрон де Бефу; по-видимому, мы в его замке. Если так, то чем же это может кончиться и каким образом могу я защитить Ровену и моего отца?
«А о еврее и о еврейке он не упоминает, – подумала опять Ревекка. – Да и что ему за дело до нас, и как справедливо наказывает меня бог за то, что я позволила себе так много думать о рыцаре».
Осудив таким образом самое себя, она поспешила сообщить Айвенго все сведения, какие успела собрать. Но их было очень немного. Ревекка сообщила ему, что в замке всем распоряжаются храмовник Буагильбер и барон Фрон де Беф, что снаружи замок осаждают, но кто – неизвестно. Она сказала ему еще, что в настоящую минуту в замке находится христианский священник, который, быть может, знает больше.
– Священник! – радостно воскликнул Айвенго. – Позови его сюда, Ревекка, если можно! Скажи, что больной просит его духовного утешения. Скажи ему что хочешь, только приведи сюда. Должен же я предпринять что-нибудь! Но как я могу действовать, не зная, как обстоит дело?
Согласно этому желанию Айвенго, Ревекка попыталась привести Седрика в комнату раненого рыцаря. Но мы видели, что ей это не удалось из-за вмешательства Урфриды, также подстерегавшей мнимого монаха. Ревекка возвратилась к Айвенго сообщить ему об этом.
Они не успели даже посетовать на свою неудачу и придумать какой-нибудь иной план, как глухой шум, уже давно раздававшийся в замке, превратился в отчаянный грохот и гам.
Наверху, вдоль зубчатых стен, равно как и по узким и извилистым лестницам и коридорам, ведущим к бойницам и другим защитным пунктам, раздавались тяжелые и торопливые шаги вооруженных слуг. Слышны были голоса рыцарей, воодушевлявших своих подчиненных и распоряжавшихся обороной; их возгласы заглушались звоном оружия и воинственными кликами тех, к кому они обращались. Как ни тревожны были эти звуки, говорившие о чем-то еще более ужасном, в них было все же что-то торжественное, и благородная душа Ревекки не могла не почувствовать этого даже в минуту страшной опасности. Глаза ее загорелись, хотя вся кровь отхлынула от щек, и она, трепеща от ужаса, смешанного с восторгом, шепотом повторяла не то про себя, не то обращаясь к своему собеседнику, слова из Священного писания: «Колчан грохочет, копье и щит сверкают… раздаются голоса начальников и возгласы воинов!»
Но Айвенго, подобно боевому коню, описанному там же, сгорал от нетерпения и всей душой стремился принять участие в бою, который предвещали все эти воинственные звуки.
– Если бы мне доползти хотя бы до того окошка, – говорил он, – хотя бы поглядеть, как произойдет эта битва! Если бы мне добыть лук и пустить стрелу или хоть раз ударить секирой ради нашего освобождения! Но все напрасно, все напрасно – я бессилен и безоружен!
– Не волнуйся, благородный рыцарь, – сказала Ревекка. – Слышишь, как все вдруг смолкло? Может быть, и не будет битвы.
– Ничего ты не понимаешь! – нетерпеливо сказал Уилфред. – Это затишье означает только, что все воины заняли свои места на стенах и сейчас ждут нападения. То, что мы слышали, было лишь отдаленным предвестием штурма. Через несколько минут услышишь, как он разразится во всей своей ярости… Ах, если бы мне доползти как-нибудь до того окна!
– Такая попытка будет тебе во вред, благородный рыцарь, – заметила Ревекка, но, видя его крайнее волнение, прибавила: – Я сама стану у окна и, как умею, буду описывать тебе, что там происходит.
– Нет, не надо, не надо! – воскликнул Айвенго. – Каждое окно, каждое малейшее отверстие в стенах послужит целью для стрелков. Какая-нибудь шальная стрела…
– Вот было бы хорошо! – пробормотала Ревекка про себя, твердой поступью взойдя на две или три ступени, которые вели к окну.
– Ревекка, милая Ревекка! – воскликнул Айвенго. – Это совсем не женское дело. Не подвергай себя опасности, тебя могут ранить или убить, и я всю жизнь буду мучиться сознанием, что я тому причиной. По крайней мере возьми тот старый щит, прикройся им и постарайся как можно меньше высовываться из-за оконной решетки.
Ревекка сейчас же последовала его указаниям и, загородив нижнюю часть окна старым щитом, так ловко укрылась под его защитой, что почти с полной безопасностью для себя могла видеть все происходившее за стенами замка и сообщать Айвенго, как осаждающие готовились к штурму. Место, занятое ею, было особенно пригодно для этой цели, потому что окно находилось на углу главного здания, и Ревекка могла видеть не только то, что происходило вне замка, но и передовое укрепление, на которое, по-видимому, намеревались прежде всего напасть осаждающие. Это была небольшая башня, предназначенная для того, чтобы защищать те самые боковые ворота, через которые Фрон де Беф выпустил Седрика. Они отделялись от остальной крепости глубоким рвом, и, убрав дощатый мостик, легко было прервать сообщение между этим укреплением и замком. Внутри передового укрепления были ворота против ворот в стене самого замка, и все оно было обнесено крепким частоколом. По числу людей, отряженных на защиту этого форта, Ревекка могла заключить, что осажденные особенно опасались нападения с этой стороны. Да и сами осаждающие сосредоточили против него свои главные силы, считая его самым слабым из всех укреплений замка.
Она поспешила сообщить Айвенго эти подробности, прибавив:
– На опушке леса сплошной стеной стоят стрелки, но они в тени, под деревьями, очень немногие вышли в открытое поле.
– А под каким они знаменем? – спросил Айвенго.
– Я не вижу ни знамен, ни флагов, – отвечала Ревекка.
– Это странно! – пробормотал рыцарь. – Идти на штурм такой крепости – и не развернуть ни знамени, ни флагов! Не видно ли по крайней мере, кто их вожди?
– Всех заметнее рыцарь в черных доспехах, – сказала еврейка. – Он один из всех вооружен с головы до ног и, по-видимому, всем распоряжается.
– Какой девиз на его щите? – спросил Айвенго.
– Что-то вроде железной полосы поперек щита и на черном поле – висячий замок голубого цвета.
– Оковы и скрепы лазурные, – поправил ее Айвенго (употребляя выражения, принятые в геральдике). – Не знаю, у кого бы мог быть такой девиз, хотя чувствую, что в эту минуту он был бы вполне пригоден для меня самого! А что написано на щите?
– На таком расстоянии я едва вижу девиз, – отвечала Ревекка, – и то он появляется тогда только, когда солнце ударяет в щит.
– А других вождей не заметно? – продолжал расспрашивать раненый.
– Отсюда я никого не вижу, – сказала Ревекка, – но нет сомнения, что на замок наступают и с других сторон. Кажется, они теперь двинулись вперед. Приближаются… Боже, помилуй нас! Какое страшное зрелище! Те, что идут впереди, несут огромные щиты и дощатые заграждения. Остальные следуют за ними, на ходу натягивая луки. Вот они подняли луки… Бог Моисеев, прости сотворенных тобою!
Ее описания были внезапно прерваны сигналом к приступу. Осаждающие пронзительно затрубили в рог, а со стен зазвучали норманские трубы и барабаны, задорно отвечавшие на вызов неприятеля. Оглушительный шум усиливался яростными криками осаждающих и осажденных. Саксонцы кричали: «Святой Георгий за веселую Англию!», а норманны возглашали: «En avant De Brañу! Beau-seant! Beau-seant! Front-de-Boeuf а la rescousse!» – «Вперед, де Браси! Босеан! Босеан! Фрон де Беф, на подмогу!», смотря по тому, у которого из командующих состояли они на службе.