В эту минуту в столовую вошёл Ник.

— Вы ещё услышите обо мне, сэр Оливер, — произнёс бледный от гнева мастер Годолфин. — Вам придётся ответить за свои слова.

— Я не дерусь с… лавочниками, — вспыхнул сэр Оливер.

— Как вы смеете так называть меня?!

— И в самом деле, надо признаться, что этим я оскорбляю весьма достойное сословие. Ник, проводите мастера Годолфина.

Вскоре после ухода посетителя спокойствие вернулось к сэру Оливеру, и он принялся обдумывать своё положение. Однако через некоторое время им вновь овладела ярость. На этот раз причиной было сознание того, что, поддавшись гневу во время недавнего разговора, он ещё больше увеличил преграду, стоящую между ним и Розамундой. Но тут направление мыслей сэра Оливера изменилось, и весь его гнев обратился на сэра Джона Киллигрю. Он рассчитается с ним, рассчитается немедленно! И небо будет ему свидетелем.

Сэр Оливер позвал Ника и приказал принести сапоги.

— Где мастер Лайонел? — спросил он, когда слуга вернулся.

— Он только что возвратился, сэр Оливер.

— Попросите его прийти сюда.

В столовую почти сразу же вошёл сводный брат сэра Оливера, стройный юноша, очень похожий на свою мать — вторую жену беспутного Ралфа Тресиллиана. Телом он так же мало походил на старшего брата, как и душой. У него были золотистые волосы, синие глаза и девически нежное матово-бледное лицо. Фигура молодого человека отличалась юношеским изяществом — ему шёл двадцать первый год, — и он был одет с изысканностью придворного щёголя.

— Этот щенок Годолфин приезжал навестить вас? — спросил мастер Лайонел, входя в столовую.

— Да, — прогремел сэр Оливер. — Он приезжал кое-что сказать мне и услышать кое-что от меня.

— Вот как! Я повстречался с ним перед самыми воротами, и он пропустил мимо ушей моё приветствие. Гнусный мерзавец!

— Вы разбираетесь в людях, Лал. — Сэр Оливер надел сапоги и встал. — Я еду в Арвенак обменяться парой любезностей с сэром Джоном.

Плотно сжатые губы и решительный вид сэра Оливера столь красноречиво говорили о его намерениях, что мастер Лайонел схватил его за руку:

— Но вы не собираетесь?..

— Да, мой мальчик.

И, чтобы успокоить явно встревоженного брата, сэр Оливер нежно похлопал его по плечу.

— Сэр Джон, — объяснил он, — слишком болтлив. Я собираюсь научить его добродетели молчания.

— Но, Оливер, ведь будут неприятности.

— Да, у него. Тот, кто называет меня пиратом, работорговцем, убийцей и Бог знает кем ещё, должен быть готов к последствиям. Но вы задержались, Лал. Где вы были?

— Я далеко ездил. В Малпас.

— В Малпас? — Сэр Оливер прищурился — это была его привычка. — Я слышал краем уха, какой магнит влечёт вас туда. Будьте осторожны, мой мальчик. Вы слишком часто ездите в Малпас.

— Что вы имеете в виду? — несколько холодно спросил Лайонел.

— Всего лишь то, что вы — сын своего отца. Не забывайте этого и постарайтесь не пойти по его стопам, дабы вас не постигла его участь. Достойный мастер Годолфин только что напомнил мне о неких слабостях сэра Ралфа. Прошу вас, не ездите в Малпас слишком часто. Вот всё, что я хочу сказать.

Сэр Оливер одной рукой ласково обнял младшего брата за плечи: он нисколько не хотел обидеть юношу.

Когда сэр Оливер ушёл, Лайонел сел обедать; Ник ему прислуживал. Однако ел молодой человек мало и за всю короткую трапезу ни разу не обратился к старому слуге. Он сидел, глубоко задумавшись, и мысленно следовал за братом, который, горя жаждой мщения, скакал в Арвенак… Сэр Джон — не какой-нибудь сопляк, а мужчина в полном расцвете сил, солдат и моряк. Если с Оливером что-нибудь случится… При этой мысли Лайонела охватила дрожь, и почти против воли он принялся прикидывать, какие последствия подобный исход имел бы для него самого. Он подумал, что для него всё может измениться к лучшему. В ужасе он попытался отогнать столь недостойную мысль, но тщетно — она возвращалась вновь и вновь. Не в силах отделаться от неё, Лайонел стал размышлять над своим нынешним положением.

У него не было других средств, кроме содержания, выдаваемого братом. Их беспутный отец умер, как обычно умирают люди такого склада, оставив своему наследнику кучу долгов и не раз перезаложенные имения. Даже Пенарроу был заложен, а деньги спущены на кутежи, карты и бесчисленные любовные увлечения сэра Ралфа Тресиллиана. После смерти отца Оливер продал доставшееся ему от матери небольшое имение в Хелстоне и вложил деньги в какое-то дело в Испании. Затем снарядил корабль, нанял команду и вместе с Хокинзом отплыл на одну из тех морских авантюр, которые сэр Джон Киллигрю не без основания называл пиратскими набегами. Он вернулся с богатой добычей пряностей и драгоценных камней, которой вполне хватило на то, чтобы выкупить родовые имения Тресиллианов. Вскоре Оливер вновь ушёл в море и вернулся ещё богаче. Тем временем Лайонел оставался дома и наслаждался покоем. Он любил покой. По природе он был ленив и обладал тем изощрённым и расточительным вкусом, который столь часто сочетается с леностью души. Лайонел не был рождён для борьбы и труда и вовсе не стремился исправить этот досадный недостаток своего характера. Время от времени он задавался вопросом, что сулит ему будущее, когда Оливер женится, и начинал опасаться, как бы его жизнь не изменилась к худшему. Впрочем, опасения эти едва ли были серьёзны: как и у большинства людей подобного склада, задумываться о будущем было не в его правилах. Когда мысли Лайонела всё же принимали такое направление, он отгонял их, успокаивая себя тем, что, помимо всего прочего, Оливер любит его и никогда ни в чём ему не откажет. И он, без сомнения, был прав. Оливер был ему скорее отцом, нежели братом. Умирая от раны, нанесённой ему неким разгневанным супругом, их отец поручил Лайонела заботам старшего брата. В то время Оливеру было семнадцать лет, а Лайонелу — двенадцать. Но Оливер казался настолько старше своего возраста, что Ралф Тресиллиан, похоронивший двух жён, привык во всём полагаться на своего решительного, надёжного и смышлёного сына от первого брака.

Всё это вспомнилось Лайонелу, когда, задумчиво сидя за столом, он тщетно пытался отогнать коварную и удивительно навязчивую мысль о том, что если дела в Арвенаке примут для его старшего брата неблагоприятный оборот, то ему самому это принесёт немалую выгоду, поскольку всё, чем он сейчас пользуется по доброте Оливера, будет принадлежать ему по праву. Казалось, сам дьявол нашёптывал ему, что если Оливер умрёт, то скорбь его не будет слишком долгой. Чтобы заглушить этот отвратительный внутренний голос, который его самого в минуты просветления приводил в ужас, он старался вызвать воспоминания о неизменной доброте и привязанности Оливера, старался думать о любви и заботе, которой старший брат окружал его все эти годы. Он проклинал себя за то, что хоть на минуту позволил себе мысли, которым только что предавался.

Противоречивые чувства, терзавшие его душу, борьба совести с себялюбием привели Лайонела в такое возбуждение, что с криком: «Vade retro, Satanas!» [9] — он вскочил на ноги.

Старый Николас увидел, что юноша побледнел, а на лбу у него выступили капли пота.

— Мастер Лайонел! Мастер Лайонел! — воскликнул он, вглядываясь маленькими живыми глазками в лицо своего молодого господина. — Что случилось?

Лайонел вытер лоб.

— Сэр Оливер отправился в Арвенак, чтобы наказать… — начал он.

— Кого, сэр?

— Сэра Джона за клевету.

На обветренном лице Николаса появилась улыбка.

— Всего-то? Клянусь девой Марией, давно пора. У сэра Джона слишком длинный язык.

Спокойствие старого слуги и свобода, с какой тот рассуждал о поступках своего господина, поразили Лайонела.

— Вы… Вы не боитесь, Николас… — Он не закончил, но слуга понял, что имел в виду молодой человек, и заулыбался ещё шире.

— Боюсь? Чепуха! Я никогда не боюсь за сэра Оливера. И вам не надо бояться. Он вернётся домой, и за ужином у него будет волчий аппетит: после драки с ним всегда так.