— Это было лишь частью моего плана, — последовал спокойный ответ. — Я отправился в море во имя Пророка, и привезённая мною добыча подтверждает это.

— Но ты ведь не знал, что голландский купец окажется на твоём пути, — возразил Марзак, в точности повторяя слова, подсказанные матерью.

— Не знал? — Сакр аль-Бар улыбнулся с такой уверенностью в себе, что Асаду ни к чему было слушать продолжение, ловко отразившее подвох Марзака. — Разве я не верю в Аллаха, всемудрого и всеведущего?

— Прекрасный ответ, клянусь Кораном, — поддержал своего любимца Асад.

Радость паши была вполне искренней, поскольку ответ Сакр аль-Бара отметал все измышления. Но Марзак не сдавался. Он хорошо помнил наставления коварной сицилийки.

— Тем не менее в этой истории мне не всё ясно, — пробормотал Марзак с наигранным простодушием.

— Для Аллаха нет невозможного! — произнёс Сакр аль-Бар.

В его голосе звучала уверенность, словно он полагал, будто в мире нет ничего, что могло бы укрыться от проницательности Марзака.

Юноша признательно поклонился.

— Скажи мне, о могущественный Сакр аль-Бар, — вкрадчиво проговорил он, — как случилось, что, добравшись до тех далёких берегов, ты удовольствовался всего двумя ничтожными пленниками, если со своими людьми и по милости Всевидящего мог взять в пятьдесят раз больше?

И Марзак наивно посмотрел на смуглое лицо корсара. Асад задумчиво нахмурился — ему эта мысль уже приходила в голову. Сакр аль-Бар понял, что здесь не обойтись высокопарной фразой об истинной вере. Он не мог избежать объяснения, хоть и сознавал, что не сумеет предложить достаточно убедительного оправдания своим поступкам.

— Мы взяли этих пленников в первом же доме, и их захват прошёл не совсем тихо. Кроме того, на берег мы высадились ночью, и я не хотел рисковать людьми, уводя их далеко от корабля ради нападения на деревню, жители которой могли подняться и отрезать нам путь к отступлению.

Марзак не без злорадства заметил, что на челе Асада по-прежнему лежит глубокая складка.

— Но ведь Османи, — сказал он, — уговаривал тебя напасть на спящую деревню, не подозревавшую о твоём присутствии, а ты отказался.

При этих словах сын Асада метнул на Сакр аль-Бара быстрый взгляд, и тот понял, что против него затеяна интрига.

— Это так? — повелительно спросил Асад.

Сакр аль-Бар не отвёл взгляда, и в его светлых глазах зажёгся вызов.

— А если и так, господин мой? — высокомерно спросил он.

— Я тебя спрашиваю.

— Я слышал, но, зная твою мудрость, не поверил своим ушам. Мало ли что мог сказать Османи? Разве я подчиняюсь Османи и он волен приказывать мне? Если так, то поставь его на моё место и передай ему ответственность за жизнь правоверных, которые сражаются рядом с ним!

Голос Сакр аль-Бара дрожал от негодования.

— Ты слишком быстро поддаёшься гневу, — упрекнул его Асад, по-прежнему хмурясь.

— А кто, клянусь головой Аллаха, может запретить мне это? Не думаешь ли ты, что я возглавил поход, из которого вернулся с добычей, какую не принесут набеги твоих корсаров и за целый год, только для того, чтобы безбородый юнец спрашивал меня, почему я не послушал Османи?!

В порыве мастерски разыгранного гнева Сакр аль-Бар выпрямился во весь рост. Он понимал, что должен пустить в ход всё своё красноречие и даже бахвальство и отмести подозрение витиеватыми фразами и широкими страстными жестами.

— Чего бы я достиг, выполняя волю Османи? Разве его указания помогли бы мне добыть более того, что я сегодня положил к твоим ногам? Его совет мог привести к беде. Разве вина за неё пала бы на Османи? Клянусь Аллахом, нет! Она пала бы на меня, и только на меня! А раз так, то и заслуга принадлежит мне. Я никому не позволю оспаривать её, не имея на то более веских оснований, чем те, что я здесь услышал.

Да, то была дерзкая речь, но ещё более дерзкими были тон Сакр аль-Бара, его пылающий взор и презрительные жесты. Однако корсар, без сомнения, одержал верх над пашой, подтверждение чего не заставило себя долго ждать.

Асад опешил. Он перестал хмуриться, и на лице его появилось растерянное выражение.

— Ну, ну, Сакр аль-Бар, что за тон? — воскликнул он. Сакр аль-Бар, как будто захлопнувший дверь для примирения, вновь открыл её.

— Прости мне мою горячность, — покорно произнёс он. — Тому виной преданность твоего раба, который служит тебе и Вере, не щадя жизни. В последнем походе я получил тяжкую рану. Шрам от неё — немой свидетель моего рвения. А где твои шрамы, Марзак?

Марзак, не ожидавший такого вопроса, оторопел, и Сакр аль-Бар презрительно усмехнулся.

— Сядь, — попросил корсара Асад. — Я был несправедлив к тебе.

— Ты — истинный фонтан и источник мудрости, о господин мой, и твои слова — подтверждение тому, — возразил Сакр аль-Бар. Он снова сел, скрестив ноги. — Признаюсь тебе, что, оказавшись во время этого плавания вблизи берегов Англии, я решил высадиться и схватить одного негодяя, который несколько лет назад жестоко оскорбил меня. Я хотел расквитаться с ним. Но я сделал больше, нежели намеревался, и увёл с собой не одного, а двух пленников. Эти пленники… — продолжал он, полагая, что теперешнее настроение паши как нельзя более благоприятствует тому, чтобы высказать свою просьбу. — Эти пленники не были отправлены в баньо с остальными невольниками. Они находятся на борту захваченной мною каракки.

— И почему же? — спросил Асад, на сей раз без всякой подозрительности.

— Потому, господин мой, что в награду за службу я хочу просить у тебя одной милости.

— Проси, сын мой.

— Позволь мне оставить этих пленников себе.

Асад слегка нахмурился. Он любил корсара и хотел ублажить его, но, помимо его воли, жгучий яд, влитый Фензиле в его душу, вновь напомнил о себе.

— Считай, что моё разрешение ты получил. Но не разрешение закона, ибо он гласит, что ни один корсар не возьмёт из добычи даже самую малость ценой в аспер до того, как добычу поделят, — прозвучал суровый ответ.

— Закон? — удивился Сакр аль-Бар. — Но закон — это ты, о благородный господин мой!

— Это не так, сын мой. Закон выше паши, и паша должен повиноваться ему, дабы быть достойным своего высокого положения. И закон распространяется на самого пашу, даже если он лично участвовал в набеге. Твоих пленников следует немедленно отправить в баньо к остальным невольникам и завтра утром продать на базаре. Проследи за этим, Сакр аль-Бар.

Корсар непременно возобновил бы свои просьбы, не заметь он выжидательного взгляда Марзака, горящего нетерпением увидеть погибель противника. Он сдержался и с притворным равнодушием склонил голову.

— В таком случае назначь за них цену, и я сейчас же заплачу в казну.

Но Асад покачал головой:

— Не мне назначать им цену, а покупателям, — возразил он. — Я мог бы оценить их слишком высоко, что было бы несправедливо по отношению к тебе, или слишком низко, что было бы несправедливо по отношению к тем, кто пожелал бы купить их. Отправь пленников в баньо.

— Будет исполнено, — скрывая досаду, сказал Сакр аль-Бар; он не осмеливался далее упорствовать в своих притязаниях.

Вскоре корсар отправился выполнять распоряжение паши. Однако он приказал поместить Розамунду и Лайонела отдельно от других пленников до начала утренних торгов, когда им поневоле придётся занять место рядом с остальными.

После ухода Оливера Марзак остался с отцом во дворе крепости, и тотчас к ним присоединилась Фензиле — женщина, которая, как говорили многие правоверные, привезла в Алжир франкские повадки шайтана.

Рано утром, едва смолкло чтение Шелада, к паше явился Бискайн аль-Борак. Его галера, только что бросившая якорь в гавани, повстречала в море испанскую рыбачью лодку, в которой оказался молодой мориск [27], направлявшийся в Алжир. Известие, побудившее юношу пуститься в далёкое плавание, было необычайно важным, и целые сутки рабы ни на секунду не отрывались от вёсел, чтобы судно Бискайна — флагман его флотилии — как можно скорее добралось до дому.