Бесконечно ее кукование.

С рассветом нового дня тревог и надежд отчалил корабль. Он плыл вдоль пустынного побережья. Наполненный ветром парус увлекал его к днепровскому устью. Тщетно вглядывались Улеб и его попутчики в изменчивые очертания суши, там ни души, ни дыма.

— Благо нам опять помогает ветер, — лукаво промолвила Кифа, — моему рыцарю не нужно толкать весло, и я могу разговаривать с ним.

Она пришла к Улебу на нос корабля, где всегда можно было его увидеть в те часы, когда парус позволял оторваться от весел. Юноша улыбнулся. Ее присутствие неизменно вызывало в нем нежность.

Природа умница. Даже несмышленых животных она наделила инстинктом заботы о более слабых в их породе. Даже безъязыкие твари, имущие силу самцов, рьяно оберегают все стадо.

В разумном же роду людей самый сильный — мужчина. Счастливый удел всех мужей — защита рода и труд во имя его процветания, ибо отчизна важнее всего.

Но и для мужчины жизнь не полна, если нет в нем сознания ответственности за слабое существо, за женщину. Для возмужавшего Улеба такой желанной подопечной нежданно-негаданно явилась ромейская девушка Кифа.

— Кифа, — сказал юноша, — в студеных морях мне часто чудилась твоя печальная песня.

— Что ты! — встрепенулась она. — Я знаю только веселые!

— Вспомни, ладо, ты ее пела мне когда-то. В подвале своей харчевни на улице Брадобреев. Про птицу в клетке.

— Ах, не забыл, мой рыцарь!.. То песня франков, чужая.

— Разве хорошие песни бывают чужими! Спой ее снова. Теперь я понимаю слова франков. Блуждаючи с Птолемеем, научился речам всяких немцев.

Кифа молвила:

— Петь не стану. А скажи мне, познавший наречия многих народов, как, однако, собираешься изъясниться с Курей?

— Мечом.

— Тут усмешкою не отделаться. Войдешь к их кагану без пропускного знака да еще и без толмача, заподозрят обман. Я боюсь за тебя, опасаюсь, что задуманная нами хитрость обернется плачевно.

— Когда был у них в неволе, — сказал Улеб, — услышал и запомнил два печенежских слова. Да, пожалуй, их к делу не приспособить. Только навредить могут. Степняки гонялись за моим жеребцом, за Жарушкой, искали его в тумане и кричали по-своему: «Где конь? Где конь?» Я запомнил эти два слова.

— А сейчас где тот конь?

— Я его уступил чеканщику из Расы, побратиму.

— Печенеги!! — раздался внезапный крик. — Печенеги бегут! Вон они, за камнями! Много! — Оба «лютых разбойника» возбужденно указывали на то место крутого берега, где выпирали из высокого бурьяна три огромных гранитных зуба.

Люди на суше вели себя странно. Действия их были разрозненны, сумбурны. Они явно не знали, встречать ли заморский корабль или бежать от него подальше. Одни прятались за выступами камней, встревоженно выглядывали оттуда, метались от укрытия к укрытию, другие, напротив, карабкались на гранитные глыбы и, выставляя себя напоказ, смотрели в море, прикрывая ладонями глаза от солнца.

— Да, — сказал Улеб, — это они.

Все, кто был на борту, сгрудились вокруг юноши, ожидая его распоряжений. А он бросился к мачте. Анит и несколько бойцов помогли ему убрать парус в считанные секунды.

Печенеги, кто посмелее, приблизились к самой воде. Те, что прятались, тоже покинули свои укрытия и потянулись к предполагаемому месту высадки чужестранцев.

— Не понимаю, — удивленно молвил Улеб, — почти безоружны. Это на них непохоже.

— Не ломай голову, — сказал Анит. — Не грозятся железом оттого, что Округ Харовоя в согласье с империей.

Юноша на всякий случай велел Кифе и мальчишкам запереться в надстройке. Девушка послушно скрылась на корме. Мальчишек, разумеется, пришлось загнать туда бесцеремонными пинками.

Корабль мягко ткнулся косом в берег. Единственный сохранившийся после давешних схваток с норманнами его кол-таран вошел в глинистую почву обрыва.

Анит Непобедимый перебросил конец длинной доски на твердь, не спеша окинул взглядом тесно сомкнувшихся печенегов, оглянулся на безукоризненный строй горстки своих храбрецов.

— Что дальше? Так и будем стоять да глазеть друг на друга? Ну и встреча! Хоть бы повод какой-нибудь дали, а то ни биться, ни говорить с этим племенем.

— Что с ними сталось?.. — недоуменно произнес Улеб. — Это не войско.

— У них и узнай.

— Каким образом? — Улеб в сердцах сдернул шлем и перчатки, швырнул под ноги. — Как же выпытать у них про Улию?

— Христос спаситель, они не меньше нашего ждут разъяснений.

— Воины предпочитают пустые речи меж собой, — послышался сзади насмешливый голос Кифы. Девичье любопытство побороло осторожность. — Обычные люди, ни капельки не страшные. Молва о них несправедлива. Хоть и нет на них кольчужной ткани, хоть и не дал им господь благодати, язык и облик православных, зато не сверепы и забавны очень.

— Да уж попали на забаву, — проворчал Улеб.

Между тем печенеги все прибывали и прибывали. Осмелели помаленьку, загомонили меж собой. Какой-то коренастый и скуластый человечек закатил штанины и почему-то полез не на сходни, а в море со связкой невзрачных беличьих шкурок. Он стоял по колено в воде, вытянув руки, держал рыжеватую связку пушнины на весу, потряхивал ею, прищелкивал языком и призывно лопотал что-то, как заправский меняла.

И все-таки подавляющее большинство держалось отчужденно. В глазах немой вопрос: «Кто вы, приплывшие издалека, и почему, одетые, как боги, завидев нас на берегу, прервали свой путь к большим торговым городам? Не за жалкой низанкой полусгнивших белок завернули сюда, так за чем же?»

— Нет, это не войско, — снова сказал Улеб.

— Отстегнем мечи, выйдем к ним вдвоем и попытаемся договориться, — предложил Непобедимый. — Потребуем, чтобы вызвали своего кагана. Раз ты решил спасти сестру, не теряй времени. Кифа, мой ангел, правильно заметила: мы отвлеклись от дела пустыми пересудами.

Улеб с Анитом шагнули в круг печенегов. Те встретили безоружных куда приветливей, нежели раньше, загомонили пуще прежнего. Иные подняли растопыренные ладони в знак доверия. Иные, улыбаясь, закивали головами. Были и такие, что невозмутимо, а может, и презрительно глядели на пришельцев.

Улеб указал на себя и отчетливо произнес по-эллински:

— Я. Посол Страны Румов.

Затем ткнул пальцем в толпу печенегов.

— Вы. Позовите Курю.

И тут произошло нечто совершенно неожиданное для него. Из всего сказанного им печенеги разобрали только «Румов» и «Курю». Но этого оказалось достаточно, чтобы повергнуть их в неописуемую ярость вместо предполагаемой радости.

— Куря? — с ненавистью вопрошали они.

— Ит Куря! — исступленно ругались другие. — Шакал!

— Гачи, рум, гачи!! — вздымая трясущиеся от негодования кулаки, наступали третьи.

Казалось, вот-вот с полсотни разъяренных людей вцепятся в абсолютно сбитых с толку Улеба и Анита. Резкий, острый, как боль, отчаянный крик Кифы встряхнул Улеба. Он увидел, как мощным движением рук Анит отбросил передний ряд нападавших, как всколыхнулись копья и сверкнули топоры спешивших на выручку бойцов. И он вскрикнул, покрывая своим голосом шум назревающей бойни:

— Торна, греки! Назад! Уберите оружие! Свершилось чудо! Или эти несчастные не те, за кого мы их приняли! Они проклинают Черного!

Бойцы щитами оттеснили печенегов, которых, в свою очередь, озадачило поведение светловолосого витязя, запретившего своим воинам колоть и рубить их. Хоть и бурлила толпа по-прежнему, но ее уже что-то сдерживало от намерения немедленно растерзать чужеземцев.

— Куря — тьфу! Куря — шакал! — Улеб изобразил отвращение. — Я не посол Страны Румов!

Мало-помалу печенеги успокаивались, уставясь на него широко раскрытыми глазами. А он уже улыбался и говорил по-росски:

— Я росич. Понимаете? Я русский человек. Кто из вас понимает меня?

Он попросил Анита увести бойцов, чтобы они не смущали своим присутствием уже вовсю притихшую толпу. И когда те отошли, повторил снова:

— Я росич. Из уличей.

— Руся? — послышалось наконец в ответ.