Очнувшись, романтический молодой человек в визитке увидел, что он не один в комнате. К нему учтиво, хотя несколько снисходительно, с видом старшего брата, подходил высокий европеец в несомненном заграничном шевиоте, держа котелок в левой руке, а правую протягивая ему. Круглое личико прибывшего, розовое и гладкое на первый взгляд, с шеей, начинавшейся прямо оттуда, где следует быть подбородку, с длинным щербатым носом — бросалось навстречу улыбкой. — Необходимо поговорить, — начал Дитмар, усаживаясь, стягивая с левой руки перчатку и бросая ее на дно опрокинутой шляпы, — совершенно конфиденциально, без свидетелей поговорить с вами! На этом месте рукопись обрывается. Рукопись № 3 Ирина Геллере КОЛДУНЬЯ И КОММУНИСТ Мелодрама …and every thing is in conlrary with me… Ch. Dickens. David Copperfield[3] ПРОЛОГ Лес, из глубины показывается погребальная процессия, впереди две монахини со свечами, за ними несколько монахинь несут носилки с трупом игуменьи. Монахини (воют) Ой, плачьте, плачьте, выплачьте глаза! Оплакивайте, сестры, мать честную, Оларию-игуменью! Нет боле Заступницы, советницы святой, Нет матери Оларии меж нами! По келиям насыпали овес, Коней поставили храпеть и топать, На паперти огонь проклятый вздули И корм в котлах варят для супостата… О, горе, горе, горе православным! Старая монахиня Где выроем, Олария, могилу? Где старые твои положим кости? Глядите, сестры, точно восковые И рученьки и ноженьки ее. Не трогают ни тлен, ни хлад, ни сырость Ее костей. Наплаканные веки, Как полотно изношенное, белы, И светится сквозь них живой, как будто Горящий, зрак… О матерь, матерь, матерь Олария. Восстань с одра, спаси нас! Монахини кладут носилки на землю, достают заступы и роют могилу. Старая монахиня (уронив заступ) Осиротели божьи храмы наши, Укрыли нашу нищету леса. Не мы ль не женскую несли работу, Пахали, сеяли, взрывая камень, К монастырю себе мостили путь? Дивился нам, сестер не обижая, Язычник-горец. А когда обитель Меж зелени садов главой восстала, Как утица всплывает из воды, И разлила окрест благоуханье Своих колоколов, — на зов умильный К нам разве не сворачивал прохожий И странник-пешеход не забредал? Равно гостей монахини встречали, По облику не делали различья, Для каждого уху и хлеб душистый Черница домовитая несла. Молодая монахиня Молчи! Довольно! Сеяли, пахали! Зато теперь, безумная старуха, Курятница, хозяйка, скопидомка, Зато теперь и грянул божий гром Над головами! Сеяли, пахали! Подсчитывали выручку под вечер, Гостей кормили! Нагребали кружку! Не сеять, не пахать, а глохнуть, слепнуть. Язык свой вырвать, руки отрубить Нам надо было… О, куда бежать, Куда бежать от мира! Старая монахиня Воздержись! Скора ты старость языком порочить. Труп матери Оларии не предан Еще земле. Игуменьей тебя Пока никто над нами не нарек. Молодая монахиня Игуменьей! Ты, старица, в лесу Пред соснами да сусликом ужели О выборах душою помышляешь? Да что тебя — ни гнев, ни гром, ни враг, Ни кони в алтаре не проучили? Старая монахиня Дондеже не прислал митрополит… Молодая монахиня (Срывая клобук, топчет ногами, рыжие волосы рассыпаются по плечам.) Монахини Молодая монахиня Нет, не сестрица я! Княгиня я, — опять княгиня Ольга Собесская! Монахини От страха помешалась. Молодая монахиня Уж двадцать лет, как умер князь Игнат Собесский — муж мой, Пензы губернатор. Ни крепкие затворы на дверях, Ни когти императорского герба, Ни синие жандармские мундиры, Ни золото в отцовских сундуках Его спасти от смерти не сумели! …Я замуж вышла. Светлый брачный пир Был бомбой разнесен. Мы схоронились Меж четырех, напуганные, стен, Балы, собранья, зрелища покинув. Но адская разорвалась машина Под нашей спальней. Сыном тяжела, Дрожала я за каждый шаг супруга, Любимого хотела я собой Укрыть: не ел, не пил, не спал он, Покуда я не съем, не выпью, прежде Чем он, не лягу на кровать. Однажды От свекра мы в карете возвращались, Ребенок был у груди. Князь Игнат Шинель свою на плечи мне накинул… Вдруг просвистела сквозь окошко пуля, И вздрогнул сын, и челюсти его В предсмертной судороге грудь мне сжали… Вскричал тогда непозабытый голос: — Вон из кареты! Вот он, губернатор! — Треск выстрела — и умер князь Игнат… вернуться …все противоречит мне… Ч. Диккенс. Давид Копперфильд. |
