Козлов вошел в квартиру почти счастливый, только где-то в уголке памяти еще стоял и мешал окончательно успокоиться холодный труп безвременно почившего Петрова.

Вечерело. Холодало. Высоко в небе болтались перистые облака. Буревестники летали низко. По всем приметам был канун социалистической революции. Мир содрогался от ужаса и несправедливости.

По улицам Петербурга передвигалась долговязая черная фигура. Родион Раскольников опять шел убивать старух. В городе уже не осталось ни одной процентщицы, а неистовый Родион все не унимался. Поправив петельку под мышкой, Раскольников решил зайти в кабак порассуждать про тварь.

Войдя в полутемное, кисло пахнущее помещение дешевой забегаловки, Раскольников подсел к своему знакомому Герасиму. На руке Герасима синела наколка "НЕ ЗАБУДУ МУМУ". На груди была наколота целая картина- царь руками Герасима утопляет Муму.

- Дай выпить, а то зарублю, - жестами показал глухонемому Раскольников.

Герасим привстал, похлопал себя по ягодицам и ткнул пальцем под стол, в лужу блевотины.

"Иди в задницу, Родион, без тебя тошно", - перевел Раскольников.

В кабачке висел неясный глухой звук. Это кряхтел под игом самодержавия Савва Морозов. За соседним столиком стонали бурлаки. Бурлаки стонали "Интернационал".

- Этот стон у нас песней зовется, - пояснил бурлак сидевшему с ними помятому Некрасову.

"Некрасов опять дует на халяву", - отметил в специальной книжечке агент охранки, торговец опиумом и содержатель притона поп Гапон. Некрасов и Гапон встретились глазами.

"Агент охранки поп Гапон", - подумал Некрасов.

"Вольнолюбивый поэт Некрасов", - подумал Гапон.

- Что новенького? - спросил агент, подойдя к Некрасову.

- Из деревни пишут, что дед Мазай спас Муму, - сказал Некрасов, покосившись на Герасима. - Муму очень выросла, и Мазай продал ее заезжему англичанину по фамилии Баскервиль. Добрейший пес, скажу я вам. Но Герасим пока не знает.

- Ну и ну! - удивился поп Гапон и записал себе в книжечку без точек и запятых: "Ну и ну".

Некрасов успел заметить на обложке книжечки золотое тиснение "От полковника Зубатова лучшему агенту попу Г."

Поп Гапон скользнул взглядом по столику у выхода. Там сидели пьяная растрепанная женщина и граф Толстой.

- Пойми, папаша, - внушала женщина, тупо икая и размахивая указательным пальцем перед картофельным носом графа. - Я не какая-нибудь подзаборная там... я - по любви... а он... - Да я... без билета... под поезд брошусь.

Толстой плакал и сморкался в бороду. Иногда женщина грохала кулачищем по столу, тогда Толстой вынимал зеркало, долго смотрелся в него, после чего жалобно спрашивал:

- Аня, ну скажи мне, Аня, разве я похож на русскую революцию?

"Как это все низко", - Раскольников вздохнул и вышел на улицу. Возле кабака городовой драл уши мальчишке. "А любопытно, тварь он дрожащая или право имеет?" - заинтересовался Раскольников. В этот момент Родиона окликнул знакомый точильщик.

- Родя, ты, никак, опять за старушками собрался. Не сезон, вроде. Давай топор поточу.

- Поточи, согласился Раскольников.

- Эх, Родя, - разбрызгивая с лезвия искры, сокрушался точильщик, - все беспутством занимаешься, студентствуешь. Лучше бы денег заработал.

- Ходил я нынче к Достоевскому. Просил взаймы. Не дает, собака, - хмуро ответил Раскольников. Он умолчал, однако, что выйдя от Достоевского, написал мелом в парадном: "ДОСТОЕВСКИЙ - КОЗЕЛ".

- Хватит или еще подточить? - спросил точильщик, протягивая топор Роде. - Возьмет такая заточка старушку?

- Смотря какая старушка, - рассудительно ответил Раскольников, цвенькая ногтем по лезвию. - Иную тюкаешь, тюкаешь... Особенно живучи процентщицы. Очень прочная голова... Эх, да разве теперь старушки! Вот раньше были старушищи, так старушищи! За полчаса не обтяпаешь.

- Вот и ладно, - сказал точильщик, - с тебя, Родя, три копейки.

- Три копейки, - задумчиво повторил Раскольников и ударил точильщика топором по голове.

Точильщик рухнул как подкошенный возле станка. Раскольников оглядел его нищенскую, латанную-перелатанную одежду, худую обувь, мозолистые руки.

"Проклятое самодержавие", - подумал Родион.

...Узнав в Цюрихе про Раскольникова, Владимир Ильич вскочил, зашагал по комнате, вцепившись большими пальцами в жилетку. Глаза его заблестели.

- Какой человек! Какой матерый человечище! - воскликнул он и, хлопнув Плеханова по плечу а потом по голове, заключил, - но мы пойдем другим путем. Да-с, батенька. Мы сначала захватим почту и телеграф.

Он был высок и сух. Никто не мог определить его возраст: то ли годы избороздили лицо глубокими морщинами и мазнули по волосам белым, то ли работа. Красноватое, опаленное жаром лицо, непонятного цвета жесткие усы, живые, блестящие глаза, форменный комбинезон, тужурка; а вместо каски старая войлочная шляпа - высший шик. Это был настоящийМастер. Уже много лет он водил Туда любопытствующих, отвечая за их жизнь и психическое здоровье. Женщины благоговели перед ним, любили его, как настоящего мужчину. Но Мастер словно бы и не замечал этого, слишком многое видел он Там, чтобы отвлекаться на суету.

Вот и сейчас Мастер хмуро оглядел очередную группу, поднял руку, призывая к вниманию:

- У вас еще есть время передумать. Даю минуту, можете снять снаряжение. Это не трусость, это нормально для человека. Потом будет поздно. Там пути назад нет. Только за мной. След в след. Закон - беспрекословное подчинение... Никто? Все расписались? Тогда вперед.

Он кивнул охраннику с револьвером на боку, тот открыл турникеты, и группа просочилась на территорию.

- Ни пуха! - сказал охранник.

- К черту! - серьезно ответил Мастер. В приметы он верил.

...Они шли уже пятнадцать минут. И ничего не случалось. Перебирались через рельсы, переходили, помогая друг другу, глубокие котлованы, перелезали через кучи песка, бетонные блоки. На пятиминутном привале Мастер сказал:

- Осталось недалеко. В цех войдем через подземный переход, так безопаснее.

Вход под землю представлял собой рыжую от ржавчины, покосившуюся будку с висящей на одной петле железной дверью.

- Осторожно, там нет одного пролета. Ну и света, конечно.

Освещая бурые потеки на стенах, группа шла по колено в воде по подземным лабиринтам, распугивая крыс.

- Вода прибывает, - сказал Мастер.

- А откуда она? - спросил, тяжело дыша, толстый экскурсант.

- Кто ж его знает, - Мастер оглядел толстого.- Это производство. Здесь никто не знает причин. Говорят, Луна влияет. А может, трубу прорвало. Но вечером будет отлив.

В огромный гулкий цех вылезли возле вращающегося шпинделя.

- Аккуратнее, - предупредил Мастер. - Опасное место, видите, я тут проволочку загнул - знак. Троих разорвало. Это место мы называем мясорубкой.

Железные развалы группа преодолела почти без приключений, если не считать того, что толстый, заскользив на залитом маслом полу, сорвался и повис на страховке над чем-то лязгающим. Вытащили.

- Чу! - сказал вскоре Мастер, подняв руку. - Кажется, в цехе чужие... Нет, показалось.

В одном месте над группой пролетело что-то огромное, раскаленное.

- Сляб, -сказал Мастер, привычно проводив взглядом грохнувшееся в стену и потрясшее цех железное чудовище. - В неурочное время, однако.

На привале под рольгангом субтильный юноша спросил Мастера:

- А где же рабочие?

- Святая наивность, - чуть усмехнулся Мастер, жуя сухпай и не забывая остро поглядывать по сторонам. - Вы что думали, как только войдете в цех, у первого же станка рабочего увидите? Это цех. Производство. Здесь свои законы. Кстати, никто не забыл инструкцию, как вести себя при встрече с рабочим? Никаких резких движений. Только по инструкции. И главное - не показывайте им свой страх.