В сорок первом взрослые чувствовали себя уверенно. Тяжелая война, большие потери, большую территорию захватили немцы, но от Москвы отступили, значит, будут разбиты, победа будет за нами.
В сорок втором сомневались, сможет ли Красная Армия одолеть врага. Немцы стремительно наступали по югу России, захватывали один за другим большие города.
Тем летом Аркаша видел, как по дороге через всю деревню прошагал отряд красноармейцев. Человек тридцать шли строем. С винтовками за плечами, с вещмешками. И что больше всего бросилось в глаза и запомнилось, на ногах были ботинки и обмотки. В сорок втором армию ещё не обули в сапоги. Десятилетия спустя Аркадий Львович со своими учениками побывает на Невском пятачке. В разрушенных временем развалившихся окопах через пятьдесят лет после окончания войны ребята подберут для школьного музея проржавевшие красноармейские каски, противогазы и ботинки с полуистлевшими обмотками.
Взрослые со страхом говорили об отступлении нашей армии в том году. Ещё бы не говорить, если немцы прошли южнее до самой Волги, шла битва за Сталинград. Но, ни взрослые, ни тем более дети не знали и не подозревали, какая угроза нависла над ними прямиком на западе. На одном уровне с Шульгинским районом, как потом установит учитель истории Аркадий Львович, удерживал наступление немцев, образованный в сорок втором году Воронежский фронт. Немцам удалось захватить левобережную часть Воронежа. Если бы город не отстояли, если бы Воронежский фронт совместно с Брянским не сдержал наступление рвущихся на восток немцев, быть сельским районам, не имеющим ни городов, ни оборонительных линий, оккупированными.
Бойцы, проходившие через Никольское, не были частью отступающей армии, хотя выглядели далеко не браво. Понурые истомлённые лица. По сторонам не глядели. Не обращали внимания, что проходят по населённому пункту. Никто из взрослых не вышел, хотя бы из любопытства поглядеть на своих защитников. Только ребячья мелюзга издали разглядывала уставший строй солдат. Шагали не на восток, а на юг, где в пятнадцати километрах находилась железнодорожная станция Мордово. Дедушка случалось, пешком ходил на станцию, носил вещи на обмен, делал покупки на тамошнем базаре.
От дедушки много раз слышал маленький Аркаша, что линия фронта километрах в тридцати, рассказывал, что ночью слышны взрывы бомб и артиллерийских снарядов. Возможно, так считали и другие взрослые. Аркадий Львович точно установит по картам военных действий, что по прямой от Мордово до Воронежа сто с небольшим километров. А взрывы слышали, по-видимому, когда немцы бомбили станцию. Через Мордово проходила железнодорожная магистраль на Сталинград. Но, если страхи взрослых были преувеличены, то не намного. Прорви немцы Воронежский фронт и оказалось бы всё население до самой Волги незащищённым.
О положении на фронте узнавали из газет. По этим сообщениям трудно представить, каково там на самом деле. Аркаше хорошо запомнилось, как в то лето, лето сорок второго шли тревожные разговоры об отступлении нашей армии: «Силища прёт такая, не сдержать, не остановить». И тут же успокаивающие, обнадёживающие рассуждения: «Сталин намеренно, как Кутузов в двенадцатом году, заманивает немцев вглубь страны, рассчитанное отступление, спланированное, чтоб потом одним ударом разгромить зарвавшихся захватчиков, чтоб неповадно было воевать с русскими». Только этому никто не верил. Не хватало сил остановить врага, вот и отступали.
А когда немцы дошли до самого Сталинграда, тревога охватила людей, в состоянии справиться Красная Армия с таким могущественным противником? Сможем ли одержать победу, или проиграем войну? Что тогда с нами будет? Это было страшно представить. Уверенности, что выстоим, разгромим фашистов, не было никакой.
Когда переехали в Никольское, в первое же лето увидел Аркаша самолёт. Несколько раз за лето прилетал в Шульгино двукрылый У-2. Приземлялся на просторном поле возле села недалеко от райкома партии, который размещался на самом краю в высоком одноэтажном здании. Дети, завидев летящий самолёт, бежали в том же направлении и неистово махали лётчику. Лётчик видел детвору и непременно в ответ приветствовал взмахами руки. Летел невысоко, и было радостно, что лётчик их видит и отвечает на приветствие. Однажды Аркаша оказался один на улице, когда пролетал самолёт, стал махать и лётчик ему ответил. С гордостью рассказывал парнишка маме, что лётчик разглядел его и ответил, помахал рукой. Ребятишки пренебрежительно называли воздушного почтальона «кукурузником». Аркаше не нравилось, что самолёт называют таким обидным словом, сам никогда так не называл, он знал, что это самолёт У-2.
По осени уже после уборки возле деревни сделал вынужденную посадку двухмоторный бомбардировщик. Никто не видел, как садился самолёт. Лётчиков тоже не видели. Несколько дней одиноко простоял самолёт на поле. Ребятишки ходили, рассматривали. Самолёт высоко стоял над землёй на больших, больше, чем у машины колёсах. Кабины были закрыты, до них без лестницы и не доберёшься. Даже до крыльев было не дотянуться. «Сел, потому что горючее кончилось», – авторитетно рассуждали пацаны. Как улетел, тоже не видели. А то, что улетел своим ходом, не сомневались, не было на нем пробоин или каких-то повреждений.
Летом есть хочется не меньше, чем зимой. Переходили ребятишки на подножный корм. Когда цвела акация, ели сладкие жёлтые цветочки. Потом переключались на клевер, красные шапочки которого вызывали сладость во рту, кашкой называли. В степи находили сладкие трубочки, которые снаружи надо было очищать, снимать шкурку, а потом есть. Выкапывали сладкие корешки. Осенью ели ягоды паслёна. Всякую зелень жевать было приятно, но голод не утолишь. К этим травкам да хлебушка. Только где его возьмёшь.
Выделили в том году ещё один земельный участок напротив дома через дорогу. И взрослые решили посеять просо. На всю зиму пшена хватит. Урожай в самом деле вырос хороший. Только никто из домашних не умел ни скосить, ни обмолотить. Хотя серп достали, и мама объясняла, как серпом срезать стебли проса, чтоб при этом не пораниться. Урожай продали на корню соседям. Так что не пришлось Аркаше поесть своей пшённой каши. А пшённую кашу Аркаша любил больше всего на свете. Особенно, если налить в кашу молока и есть с молоком. Но это случалось так редко, может два-три раза в году. Гречневая каша тоже ничего. Целые поля были засеяны гречихой. Но гречку тоже редко удавалось купить. Не на что было. И всё равно, пшённая каша вкуснее, считал Аркаша.
Однажды где-то раздобыли чечевицу. Мама сварила кашу. Во! Вкуснотища! Когда кашу ешь, и хлеба не надо. Только где же крупы на каши напасёшься, крупа в суп шла.
Уже после уборки Аркаша с двумя одногодками забрели на пшеничное поле. Идут по стерне, смотрят, а на земле колоски валяются со спелым зерном. Немного, но можно насобирать. Завернули рубашонки, стали туда колоски складывать. Решили домой отнести.
Дедушка в том году приспособился ручные мельницы делать. Отрежет пилой кусок ствола от деревца диаметром сантиметров в пятнадцать, обстругает аккуратно со всех сторон рубанком, получит правильной формы цилиндр. Берёт кусок жести и ровными рядами пробивает дырочки. На противоположной стороне получаются острые зубцы, как у тёрки. Мелкими гвоздиками прибивает эту тёрку вокруг цилиндра зубцами наружу. Ещё из одной такой тёрки сворачивает цилиндр зубцами внутрь и закрепляет на доске. В этот цилиндр вставляет деревянный с укреплённой на нём тёркой и приделанной ручкой. Между тёрок понемногу сыплется зерно. При вращении цилиндра перемалывается и снизу по желобку стекает мука. Конечно, не такая, как на настоящей мельнице, с отрубями, но хлеб или лепёшки испечь можно. Многие заказывали такие мельницы дедушке. И для себя тоже сделал. Вот и решил Аркаша, если набрать побольше колосков, дома можно муку получить и хлеб из настоящей пшеницы испечь. Колосков попадалось немного. Но вскоре набралось порядочно, чтобы снести домой.
