— Значит, галакты населяют эти звезды? Это точно?

— Ты в этом убедишься сам, когда познакомишься с обработанной МУМ информацией. И дружеских звезд в Персее больше, чем населенных разрушителями. Другое дело — межзвездный простор: им, по-видимому, безраздельно владеют они.

Я напомнил о сражении с Золотой планетой.

— Наши враги так до конца и не знали, на что мы способны. Иначе они побоялись бы сближения со звездолетом.

— Почему ты вспоминаешь об этом?

— Так — вспомнилось…

— Ты думаешь, Андре еще жив? Мы ничего о нем не узнали и не смогли ему помочь… Ты ведь и сам в Персее высказался за возвращение…

— Тогда не могли помочь, поэтому и проголосовал за возвращение.

— По-твоему, с тех пор положение изменилось?

Я сделал вид, что устал от разговора. Мне не хотелось раскрывать, что тревожило меня. Пока мы не прибудем на Землю, ничто не будет известно достоверно.

Однажды, когда я кое-как ковылял по аллее парка, Леонид сказал, что хочет со мной поговорить.

— Здесь? Или пойдем ко мне?

— Лучше у тебя, чтоб никто не помешал.

В комнате на стене висел график возвращения: светящаяся линия — наш путь до Земли, и ползущая по ней красная точка — звездолет. Красная точка приближалась к концу светящейся линии, одиннадцать месяцев отделяло нас от звездных скоплений Персея, почти пять тысяч светолет. Две трети пройденного пути я лежал без сознания.

— Через месяц — Ора, через три — Земля, — сказал я.

— Да, Ора через месяц, а Земля через три, — отозвался он. — Для меня это не имеет значения.

— Почему такая мировая скорбь?

— Ты понимаешь сам, Эли.

— Да, конечно. Причина в Ольге. Что же ты мне хочешь сказать об Ольге?

У Леонида посерело лицо. Он не принимал моего холодного тона. Но он твердо решил сохранять спокойствие.

— Ты знаешь, как она относится к тебе. Когда ты болел, она забрасывала корабль, дни и ночи сидела у твоей кровати…

— Ну и что же? Какой ты делаешь вывод?

Он бешено впился в меня черными зрачками.

— Почему ты не женишься на ней? Почему, Эли?

— Странно слышать от тебя такие советы, Леонид.

— Нет! — крикнул он. — Если ты бесчувственный… Нельзя над ней так издеваться! Почему ты молчишь?

Я раздумывал, что ответить. Ни он, ни Ольга не поняли бы того, что совершалось во мне. Они нормальны. А я иной. То, чем я теперь жил, не допускало рядом с собою никакой другой страсти. Я не мог разрешить себе отвлечься даже на маленькую любовь, а Ольга заслуживала любви большой, спокойным разумом я это понимал.

Объяснять это Леониду было напрасно.

— Я молчу, потому что ожидал не вопросов, а просьбы от тебя, такой просьбы, после которой мне осталось бы пожать тебе руку и сказать: ты прав, мне нечего возражать.

— Вот как, ты ожидал просьбы? Тогда ответь: какой просьбы?

— Я ожидал, ты скажешь: Эли, Ольга не замечает, что ты равнодушен к ней, вообще ничего плохого в тебе не замечает, ей кажется, что в тебе сконцентрированы все человеческие достоинства, разумная и проницательная во всем остальном, в этом одном, в понимании тебя, она глубоко ошибается. Но мы с тобой, Эли, знаем, — так я думал, ты мне скажешь, — что ты, Эли, человек черствый и недостоин ее, счастья с тобой ей не откроется, вряд ли ты вообще можешь создать чье-либо счастье. А вот я, Леонид, не знаю иной радости, как быть всегда с ней — помогать ей, принимать ее помощь… И это также и ее счастье, ибо лишь со мной она осуществит лучшее в себе.

У Леонида так пылали глаза, что было трудно смотреть на него.

— Ты не черствый, Эли, — это, пожалуй, напрасно… Ну, хорошо, допустим, я сказал тебе это… Что бы ты ответил?

Я подвел его к стене, где красная точка медленно, тысячекратно превышая световую скорость, ползла по прозрачно светящейся линии.

— Через месяц мы прибудем на Ору и там простимся. Ты останешься с Ольгой, я уйду. Вы будете бороздить космические просторы, а мне надо на Землю. Ты даже не подозреваешь, как мне надо на Землю!

Он обнял меня и вышел, не сказав больше ни слова.

Когда в оптике появилась Ора, шел третий год нашей межзвездной одиссеи. Мы шли в сверхсветовой области, и на Оре нас не видели. Зато мы отлично видели в оптике планету. Правда, это была картина прошлого, она непрерывно менялась — прошлое приближалось к настоящему. Если вдуматься, это было странно: обычно настоящее отодвигается и становится прошлым. Здесь все шло наоборот: прошлое становилось настоящим.

Не долетев до Оры световых суток, «Пожиратель пространства» вынырнул из сверхсветовой области и — уже обычным материальным телом — продолжал движение. Лишь после этого нас обнаружили.

Навстречу помчался «Кормчий». На нем по-прежнему командовал Аллан. Он издалека засыпал нас приветственными депешами, спрашивал, что было в походе, не отыскали ли мы следов Андре. Об Андре мы ответили сразу, а рассказывать остальное до встречи отказались. Он пригрозил, что уйдет в сверхсветовую невидимость, чтоб скорее добраться. При общем смехе Ольга радировала: «Уходи! Все равно будем видеть твое суденышко».

Когда звездолеты вышли на параллельный курс, Аллан, передав командование помощнику, перебрался к нам. На радостях он перестарался. Даже Леонид охал, выбравшись из его объятий. Для меня одного Аллан сделал исключение — как для больного. Зато он расцеловал меня громкими, как выстрел, поцелуями.

— Бродяги небесные! — орал Аллан минутой позже. — Куда же вы запропастились на два с лишним годика? Рассказывайте, рассказывайте: где? что? как?

Мы повели его в клуб. Там собрался весь экипаж. Нас тревожило: как на Земле? Чем кончился спор Веры и Ромеро?

Аллан уселся в кресло и оглядел нас сияющими глазами. Он не мог понять глубины наших опасений.

— Какой спор? Чепуха, давно все успокоились. Правда, кое-что было — митинговали, как добрые наши предки. Ромеро гремел во все уши, сиял во все видеостолбы. Он отстаивал социальные основы с такой страстью, что наворачивалась слеза. Кричал о предках, о потомках, о нас, о разрушителях, о звездожителях… Кстати, Большая тоже высказалась за него. И вот настал день опроса, хоть и без того каждому было ясно, чем все кончится.

Он захохотал. В зале каменела тишина, мы боялись смотреть друг на друга. Аллан так и не осознал, почему мы не прерываем его.

— Человечество сошло с ума! — кричал он. — Это было массовое безумие, говорю вам. Ромеро не поддержали и три десятых процента, девяносто девять и семь десятых с громом опрокинули его. Большая потребовала уточнения заложенных в нее принципов. Вера назвала это дальнейшим развитием нашего социального строя.

Мы кинулись к Аллану и в восторге взметнули его под потолок.

Лишь мы, прошедшие тенета Персея и огонь сражения у Угрожающей, могли всем сердцем, не одним разумом, понять, как правильно поступило человечество.

Когда волнение улеглось, я съехидничал:

— Ты, конечно, оказался среди тех, кто сохранил разум до конца? Не сомневаюсь, что ты голосовал за Ромеро!

— Я? — удивился Аллан. — Ты спятил, Эли! Это ж меня обвинил Ромеро, что я поддался безумию. Я не такой оратор, как он, но, когда выступал я, Ромеро выключали, — так это было! Камагин с Громаном, а также наш Труб добавили жару в общий огонь. Гибель космонавтов и разрушение планет в Плеядах доводили народ до ярости. А Труб летал над толпою и дико ревел архангельским голосом.

— Как на Земле космонавты и ангел? — поинтересовалась Ольга.

— Великолепно! Труб как в раю, только малыши его пугаются, у него шумный полет — это единственное, что его огорчает. Подростки устраивают с ним гонки на авиетках, ну, он, конечно, отстает. А космонавты переучиваются на штурманов звездолетов и отбиваются от невест. Столько в них влюбилось девушек — страх! Чудесные пареньки, моложе любого из нас, а ведь четыреста с хвостиком лет — по-моему, это и привлекает девушек.