Малютка оставила мне свой адрес, и на следующий день с наступлением сумерек мне пришла фантазия навестить её. Изрядная глупость для сорокадвухлетнего мужчины — пешком идти к чёрту на рога в поисках лачуги маленькой проститутки, которая, несмотря на всё своё распутство, не понимала, вероятно, ни непристойности своих стихов, ни самой игры, коей я забавлялся с её помощью. Мне показалось, что она ждала моего прихода, потому что окликнула меня ещё издали, едва только успела заметить. Я быстро поднялся по лестнице отворил дверь и оказался лицом к лицу... Кто бы мог подумать? С этим бандитом Порчини! Тут же была Каттина, выдававшая себя за его жену, и двое вооружённых до зубов славонцев. Девчонка спокойно клевала в углу семечки. Изумление моё было столь велико, что пыл сразу же охладился. Бежать не оставалось времени, и я всем своим видом изобразил уверенность, которой на самом деле никак не мог похвалиться. Порчини встретил меня иронической улыбкой. Поскольку я старался быть поближе к двери, он принялся кричать:

— Ну же, смелее! Нечестно опасаться людей, к которым приходишь в гости!

— Он бледен, как Пьерро, — со злобной радостью заметила Каттина.

Один из разбойников, вынув неимоверной длины нож, чертил по воздуху воображаемые линии, другой деревянным шомполом заряжал пистолеты. Соблазнившее меня накануне прелестное существо, сидя в своём углу и напевая непристойные латинские песенки, продолжало заниматься семечками. Со времени моего бегства из Лондона после аферы барона Штенау я ещё не подвергался такой опасности. Взяв самый спокойный тон, я холодно спросил Порчини:

— Что вы хотите от меня?

— Что я от тебя хочу! Мне было бы смешно, если бы я не разрывался от ярости. Скажи лучше, что хочешь ты, презренный!

— В таком случае мне нечего добавить, и я удаляюсь.

— Не выйдет! Я поймал тебя и не собираюсь отпускать. Не припомните ли вы, дорогой друг, как в Лондоне чуть было не отправили на тот свет одного офицера? И не думали пожалеть его. Не жди теперь жалости от меня. Ты хотел отомстить, но пришла моя очередь!

Произнеся эти слова, он схватил со стола пистолет и направил его прямо мне в грудь — я почёл себя уже мёртвым.

К счастью, один из бандитов выбил оружие из его рук, а другой, схватив убийцу за плечи, заставил сесть. Порчини не оказал ни малейшего сопротивления.

— Не шумите, — сказала Каттина, — и лучше всего помириться.

На столе были бутылки. Каттина налила себе и, посмотрев на меня, сказала:

— За ваше здоровье, Казанова! Я сделал отрицательный жест.

— Ах, ты ещё отказываешься! — закричал Порчини, к которому, казалось, возвратилась вся его ярость. — Ты думаешь легко отделаться! Нет, чёрт побери, тебе придётся платить!

— Согласен, я заплачу.

И я поднёс руку к карману, чтобы достать дукат, не вынимая кошелька.

— Уж не боитесь ли вы за свой кошелёк? — проговорил один из разбойников, заметив мои колебания. — Здесь все честные люди.

При этом он скорчил гримасу, напугавшую бы команду целого пиратского корабля. Что оставалось делать, пришлось вытащить кошелёк. Дрожащей рукой я принялся развязывать шнурок, но бандит внезапно выхватил его и бросил Порчини, который воскликнул:

— Я принимаю это как справедливое возмездие за все несчастия, принесённые мне этим злодеем.

— Оставьте его себе, — ответил я, пытаясь улыбнуться, — я согласен, дайте только мне уйти.

— Хорошо, но чтобы не было никаких обид. Здесь самый отвратительный из бандитов протянул мне руку, однако я поколебался принять её, и он, переменив намерение, вытащил саблю. То же самое проделал и его товарищ. Порчини взвёл курок своего пистолета. Поняв, что наступил мой последний час, я поспешил в объятия бандита, который изо всех сил сжал и едва не задушил меня. Будучи таковым же образом обласкан и остальными канальями, я всё-таки добрался до дверей и вернулся к себе скорее мёртвый, нежели живой.

Если бы я был вооружён, то защищался бы до последней крайности, решившись оставить там свой труп, часы, табакерки и драгоценности, потому что трое головорезов, вероятнее всего, изрубили бы меня в куски, а правосудие так ничего и не узнало бы.

Выбравшись целым и невредимым, я положил свои злоключения на бумагу, начав с девчонки и её эротических стихов и твёрдо решившись подать жалобу начальнику полиции. Но когда я садился в карету, чтобы ехать к нему, явился полицейский и предложил следовать за ним к самому губернатору графу Шротембаху. Я взял посланного в свой экипаж, и мы отправились.

Я был совершенно не подготовлен к приёму, который ожидал меня. Войдя, я увидел человека поразительной тучности, окружённого какими-то подозрительными людьми, которые, казалось, ожидали его приказа. Он указал мне на часы и произнёс:

— Заметьте, сколько сейчас времени, и если завтра в тот же час вы будете ещё в Вене, я прикажу моим людям вышвырнуть вас за стены города.

— Чем я заслужил столь жестокую участь, сударь?

— Во-первых, вы не имеете права задавать вопросы, и я не обязан отчитываться перед вами. Тем не менее, могу сказать, что вас никто не тронул бы, если бы вы не позволили себе нарушить законы Империи, которые запрещают азартные игры и наказывают мошенников каторгой. Я был ошеломлён.

— Вы узнаёте этот кошелёк? А эти карты принадлежат тоже вам, не так ли?

Я не понимал, чего он хочет, показывая засаленные и пожелтевшие карты, однако свой кошелёк я сразу же узнал — в нём ещё оставалось немного денег из тех, которые украл Порчини. Чувство негодования лишило меня дара речи, и я ограничился лишь тем, что вручил губернатору заранее приготовленную жалобу. Этот человек с презрительным смехом прочёл её и, вызывающе посмотрев на меня, проговорил:

— Ваша изобретательность хорошо известна. Во всех этих увёртках не достаёт лишь одной мелочи — они не похожи на правду. Мы прекрасно знаем, каким образом и по какой причине вы покинули Варшаву. Посему извольте оставить также и Вену. Куда вы предполагаете ехать?

— Я отвечу на этот вопрос, когда решу, что мне пора уезжать.

— Ах так! Вы не хотите повиноваться!

— Однако, сударь, вы сами подразумеваете это, заявляя, что прибегнете к силе.

— Ладно, ваше упрямство известно, но здесь оно вам не поможет. Предлагаю вам уехать и не заставлять нас обращаться к средствам принуждения.

— Прекрасно, извольте возвратить моё письмо.

— Я ничего не обязан отдавать вам. Можете идти. Любезный читатель, вообразите себя на моём месте и

попытайтесь представить охвативший меня гнев! Это было одно из самых ужасных мгновений моей жизни, которая, увы! насчитывает столько жестоких испытаний. Когда я возобновляю в памяти все обстоятельства сей аудиенции, то говорю себе: лишь трусливая привязанность к жизни помешала тебе убить этого подлого губернатора.

Я безотлагательно написал князю Кауницу, хотя был ему совершенно неизвестен, и в пять часов сам отнёс письмо во дворец. Слуга предложил мне подождать князя в передней, через которую Его Превосходительство всегда направлялся в столовую залу. И, действительно, князь вскоре появился, сопровождаемый множеством персон. Среди них я узнал венецианского посла Поло Рениери. Князь любезно подошёл ко мне и осведомился о причине моего визита. Я громким голосом в присутствии всей свиты изложил ему своё дело, закончив следующими словами:

— Мне было приказано выехать, однако я решился ослушаться и умоляю оказать мне всемогущее покровительство Вашей Светлости, дабы жалоба моя могла достичь подножия трона.

— Напишите прошение, — ответствовал князь, — и я передам его императрице. Однако же рекомендую вам просить об отмене приказания, поскольку императрице будет неприятен отказ повиноваться.

— Я сделаю так, как угодно Вашей Светлости, но ежели Её Величество задержит изъявление своей милости, я окажусь жертвой полицейского произвола.

— Тем временем можно искать защиты у вашего посла.

— Ах, мой князь! Я потерял своё отечество. Лицеприятный суд лишил меня прав человека и гражданина.