Где взять пятьсот фунтов стерлингов? Оставался только один выход. Я вооружился пистолетами и немедля отправился к Штенау, решившись прострелить ему голову, если он не возместит мне стоимость векселя. К сожалению, негодяй уже сумел исчезнуть. Хозяйка сообщила мне, что он уехал в Лиссабон ещё пять дней назад. Как мне стало потом известно, там его ждал печальный конец. Я понял, что надо действовать решительно и, несмотря на болезнь, садиться на корабль. Если не считать каких-нибудь пятнадцати гиней, у меня не было ровно ничего. И вот к какому средству пришлось мне прибегнуть. Я разыскал одного венецианского еврея, знавшего графа Альгаротти, и предложил ему вексель в сто цехинов на имя графа. Почтенный израильтянин выдал мне его стоимость звонкой монетой. Получив деньги, я схватил ноги в руки и ударился в бегство, словно за мной гналось пятьсот тысяч дьяволов. Лей обещал мне двадцать четыре часа отсрочки, и я был уверен, что столь честный англичанин не способен нарушить своё слово. Всё же беспокойство одолевало меня. Я призвал Ярба и сказал ему:

— Выбирай: или двадцать гиней, и мы расстаёмся, или ты последуешь за мной в неизвестном для тебя направлении.

— Мой добрый господин, мне не нужно ни шиллинга. Я готов ехать с вами куда угодно.

— Я отправляюсь через час. Не вздумай проболтаться кому-нибудь, это может стоить мне жизни. Ты останешься здесь ещё на несколько дней и получишь моё бельё, а потом догонишь меня. Вот деньги на дорогу.

— Не нужно, вы заплатите мне потом всё, что я истрачу.

У меня была на счету каждая минута. Я побежал к своему портному, где лежало моих тканей на три камзола, и предложил уступить ему всё по сходной цене. Он согласился и отсчитал мне тридцать гиней. После этого я расплатился с хозяйкой и сел в карету, отправлявшуюся в Рочестер. Приехав туда, я взял лошадей до Дувра, где и был уже на следующий день ещё до рассвета. Пакетбот как раз снимался с якоря, и через полчаса мы уже вышли в море. Плавание оказалось не из приятных — четыре часа мы стояли в виду Калэ. Пакетбот был английский, и я всё ещё находился под властью английской короны. Наконец мы прошли мол, и я ступил на землю Франции. Жизнь моя была спасена!

При высадке на берег охватившее меня чувство проявилось столь сильно, что привлекло рысьи глаза таможенных чинов. Моя гнусная болезнь придавала мне полноты около талии, которая показалась им подозрительной, и они заставили меня раздеться. Я был рассержен до крайности, однако пришлось подчиниться. Закончив осмотр, они отпустили меня. Из Дувра я написал Ярбу, чтобы он ехал в Калэ. Увы! Бедный малый так и не появился. Я встретился с ним лишь через два года, при обстоятельствах, о которых читатель узнает из дальнейшего.

Проезжая через Брюссель, я нашёл там письмо синьора Брагадино и вексель в двести голландских дукатов, выписанный на некую мадам Неттину. Без промедления я продолжал путь на Брауншаейг. Сей город приготавливался к празднествам в честь прусского кронпринца, жениха дочери царствующего герцога.

Мне довелось видеть Его Высочество на балу в Сохо-Сквер, и потому я счёл долгом засвидетельствовать ему свои чувства.

Для поездки в Берлин, куда я намеревался ехать, был нужен дорожный сюртук, и я купил ткань у одного еврейского торговца, который предложил взять мои векселя. Мадам Сент-Омер прислала мне из Парижа пятьдесят луидоров в бумагах на амстердамский банк. Я отдал их еврею и получил от него всю сумму голландскими дукатами. Этот вексель был написан на имя г-на де Сенгальта. Я подписал свидетельство о передаче векселя тем же именем. Однако на следующий день рано утром явился мой купец, страшно рассерженный.

— Вот ваш вексель и отдайте назад деньги.

— Вы смеётесь надо мной, дело уже сделано.

— Тогда предоставьте мне поручительство до возвращения нарочного, который узнает, годен ли ваш вексель. Иначе я позабочусь, чтобы вас арестовали, ведь здесь знают, кто вы такой.

При этих словах кровь ударила мне в голову, я схватил трость и обломал её о спину сего наглеца, после чего вытолкал его за дверь.

В тот же день, прогуливаясь по городу, я повстречался с кронпринцем и поклонился ему. Он остановил лошадь и подозвал меня.

— Господин Казанова, мне говорили, вы собираетесь уезжать?

— Совершенно верно, монсеньор.

— Я узнал об этом от одного еврея.

— Он, верно, рассказал Вашему Высочеству, что я поколотил его. Это тоже правда.

— Но он только хотел возвратить вам передоверенный вексель.

— Долг чести не позволяет взять его обратно, и лишь произвол может помешать мне уехать. Закон к право на моей стороне.

— Однако торговец боится за свои дукаты и никогда не отдал бы их, если бы вы не назвали моё имя.

— Монсеньор, этот еврей лжёт. Клянусь, ваше имя не было произнесено.

— Он утверждает ещё, что вы подписались чужим именем.

— Новая ложь.

— Не сомневаюсь в вашей правоте, но у бедняги семья. Я пожалел его и выкуплю ваш вексель. Так что и вы сможете ехать без помех. Счастливого пути, сударь.

С этими словами принц тронул лошадь, не дожидаясь моего ответа, и это “счастливого пути” прозвучало как приказ. Я не мог не повиноваться, но, с другой стороны, самолюбие противилось отъезду. Поразмыслив, я остановился на половинном решении и, заплатив хозяину, отправился в Вольфенбюттель, ни с кем не простившись и не намереваясь пробыть там более недели. Вольфенбюттельская библиотека одна из самых богатых в Европе, и я надеялся с пользой провести там время. У меня остались лучшие воспоминания о тех восьми днях, прошедших среди книг и манускриптов. Именно там мне удалось найти сведения, касающиеся “Илиады” и “Одиссеи”, неизвестные эрудитам и даже великому Пепе. Большинство относящихся к этому времени заметок можно найти в моём переводе “Илиады”. Я сохраню и остальные, но они почти потеряны для науки, если только не будут извлечены из моих бумаг после моей смерти. Я же не сожгу ничего, даже эти мемуары, хотя сия мысль часто приходила мне в голову.

Через неделю я возвратился в Брауншвейг и остановился в той же гостинице. Мой еврей поспешил принести свои извинения и выразил раскаяние, что дал мне труд отлупить его палкой. Дождавшись таким образом окончания сего дела, я пошёл откланяться кронпринцу и выехал в Берлин.

По дороге я посетил Магдебург и его крепость. Генерал Бек снабдил меня рекомендательными письмами к губернатору, достигшему уже шестидесятилетнего возраста, но, несмотря на это, сохранявшего вкус к беспечной жизни. Благодаря его стараниям, крепость превратилась в игорный дом и бордель одновременно. Повсюду были расставлены карточные столы, кровати и буфеты. Одна из тамошних дам делала мне авансы, но урок, полученный в Лондоне, превратил меня в целомудренного Иосифа.

Я ухитрился сохранить здоровье и наполнить кошелёк, так что приехал в столицу Пруссии в отменнейшем самочувствии и экипированный как нельзя лучше. Остановился я в гостинице “Город Париж”. Сие заведение, пользовавшееся тогда большой известностью, содержала француженка мадам Рюфэн. Кроме табльдота она каждый вечер устраивала ужины, на которые приглашались лишь знатные особы. Мадам Рюфэн оказала мне честь, включив и меня в их число. Среди этого общества я увидел барона Триделя, родственника курляндского герцога; маркиза де Бирона, отличавшегося галантностью обхождения, и некого Ноэля, весьма меня заинтересовавшего. Он был фаворитом прусского короля и его поваром. Удерживаемый во дворце этими обязанностями, он редко обедал у мадам Рюфэн, своей близкой приятельницы — Великий Фридрих не притрагивался ни к каким другим блюдам, кроме приготовленных Ноэлем.

Прежде всех остальных я посетил Кальсабиги. Это был младший брат того самого, с коим в 1757 году я учредил лотерею Военной Школы. Кальсабиги покинул столицу Франции и сначала приехал в Брюссель, дабы устроить там такую же лотерею. Несмотря на покровительство графа Кобениля, он разорился, и было объявлено о его банкротстве. Вынужденный бежать, он появился в Берлине вместе со своей женой, которую называли генеральшей Ламот, и представился Фридриху. Король одобрил его проекты, учредил в своём государстве лотерею и назначил Кальсабиги государственным советником. Королю был обещан годовой доход в двести тысяч талеров, а сам распорядитель получал десять процентов со сбора, причём вся администрация содержалась за счёт правительства. В течение двух лет всё шло хорошо, и Кальсабиги был удачлив в своих тиражах. Но король, знавший о возможности катастрофы, неожиданно объявил распорядителю, что оставляет лотерею на его счёт. Это произошло как раз в день моего приезда.