«Я попытался сказать ей, что, по-моему, просто неразумно повсюду таскать за собой детей, — говорил наставник. — Им необходимо общение со сверстниками, но Элизабет стояла на своем. Она внушила себе, как будет здорово, если они все время будут вместе».

За год до этого Элизабет с самыми благими намерениями заказывала буквари, чтобы во время съемок фильма «Ночь Игуаны» Лиза потихоньку училась читать. Но вскоре буквари отошли на второй план, поскольку на первое место вышло посещение баров вместе с Бертоном. Одна из участниц съемок вспоминала, как однажды Элизабет пыталась отвлечь Ричарда от одного из его «марафонских» запоев. Она твердила ему, что они пообещали Лизе быть дома к трем пополудни и уже опаздывают на два часа.

«Он только посмотрел на нее и, если не ошибаюсь, в двадцать второй раз заказал себе текилу», рассказывали очевидицы.

Секретарь Джона Хастона запомнила Лизу как на редкость красивого ребенка, однако крайне избалованного и недисциплинированного.

«На пляже Лиза спросила у другой маленькой девочки: «Ты смотрела фильм «Вокруг света за 80 дней»? Та ответила, что нет. «Его снял мой первый папа. Мой второй папа тоже снимал кино, и Ричард тоже снимает кино, и моя единственная мамочка тоже снимает кино».

Секретарь вспоминала, как однажды Элизабет взяла Лизу с собой на съемочную площадку, чтобы посмотреть, как работает Ричард. Во время перерыва малышка прыгнула ему на колени, обняла и назвала «папой».

«Не смей больше называть меня папой, — сказал ей Бертон. — Я не твой папа. Твоим папой был Майкл Тодд, и он был замечательным человеком, так что не забывай об этом».

Майкл с Кристофером приехали навестить мать на День Благодарения. Секретарь так описывала эту встречу: «В шесть вечера они сидели в баре, глядя как их мать и Бертон набираются текилой и пивом».

«Говоря по правде, Ричард отлично понимает, что пьет не в меру, и время от времени пытается держать себя в руках, — заметил Джим Бейкон, журналист, Который был с ними в Мексике. — Но Элизабет море по колено. Иногда она льет в себя как в бездонную бочку. Она запросто заткнет за пояс любого моего знакомого, в том числе самого Бертона».

Бейкон вспоминал, как однажды вечером все вокруг пили — все, кроме Бертона.

«Ричард, ну выпей, — попросила его Элизабет. — Когда ты трезвый, с тобой со скуки помереть можно».

Можно сказать, она задела его самое больное место. По собственному признанию Ричарда, в глубине души его всегда мучил страх, что в трезвом виде «он всех доконает своим занудством».

«Без алкоголя, когда я трезв как стеклышко, у меня возникает ощущение, будто я родом из какого-нибудь университетского городишка, где мне приходится учить литературе и актерскому мастерству сопливых пацанов». Вот почему, когда Элизабет потребовала, чтобы он выпил, Бертон беспрекословно подчинился.

«Той ночью я стал свидетелем, как он опрокинул одну за другой двадцать три рюмки текилы, запивая их пивом «Карта Бланка», — вспоминал Бейкер. — Удивляюсь, как после всего этого он остался жив».

«Уверяю вас, они оба любили выпить, — рассказывал учитель. — Я сам пил с ними каждую ночь до четырех часов утра. Весь день я проводил с детьми, а по вечерам развлекал родителей... Мы с ними начинали пить, вести разговоры, читать стихи, ну и, конечно, нередко кончали спором о том, кто лучше — евреи или протестанты».

Трезво оценивая себя как родителей, Бертоны позднее попросили наставника, чтобы тот не стеснялся говорить им, если, по его мнению, их поведение может послужить дурным примером для детей.

«И Ричард, и Элизабет велели мне одергивать их, если вдруг они что-нибудь выкинут, — рассказывал он. — И они выкидывали, да еще с каким размахом! Они неделями не видели детей. У них действительно был очень напряженный график съемок, но когда в Париже мы жили в отеле «Ланкастер», то от детей нас отделял лишь один этаж. И все равно детей они не видели неделями».

«К сожалению, когда они их все-таки видели, это скорее напоминало визит царствующей особы. Детей приглашали поговорить с Элизабет и Ричардом примерно на час, и тогда их гувернантка, Беа, принаряжала и прихорашивала их и отправляла наверх, к Элизабет. Дети в глаза не видели апартаментов родитей по меньшей мере месяц после того, как мы туда приехали».

«И еще одна деталь, — вспоминал учитель.

Детские вещи вечно кому-то раздавались. Элизабет в этом не виновата, но в детских судьбах не было никакого постоянства. У них никогда не было постоянных игрушек, они редко ложились спать в одном и том же месте. И хотя мы путешествовали с доброй сотней чемоданов, для игрушек, как правило, места не находилось, и поэтому их приходилось бросать. По приезду на новое место игрушки тоже покупались новые. Это меня сильно огорчало».

Вряд ли было по силам двадцатидвухлетнему учителю заставить Бертонов проникнуться родительскими чувствами.

«Я не хотел бы их критиковать, — говорит он. — Как люди они мне нравились. Просто они плохо представляли себе, что такое семья. Особенно злилась на них няня Марии. В какой-то момент их равнодушие к детям переполнило чашу ее терпения, и она высказала все, что думает о них. На следующий день Бертоны ее уволили».

«Вполне естественно, что дети были неуправляемы, — вспоминал учитель. — Они чувствовали себя загнанными в жесткие рамки — да так оно и было. Если к ним не был приставлен я, то, значит, гувернантка, а она была сущий кошмар. Лет ей было семьдесят восемь, вредная такая старушенция, но по сути дела именно она заменяла им мать. Ибо только она всегда и везде была при них. Она говорила им, что они должны делать, а если они не слушались — била их. Особенно доставалось Майклу. Она заставляла его принимать ванну в определенное время и надевать то, что нравилось в первую очередь ей, и делать то, что она считала нужным.

Естественно, он доказывал свое «я». Все дети доказывали. Они действовали одной командой и отыгравались как могли. Я к ним хорошо относился, но – видит бог - они были мастера на всякие пакости. Ричард утверждал, виной всему — отсутствие строгой дисциплины. По его мнению, самым главным недостатком американской системы образования является вседозволенность.

Ричард настаивал на том, чтобы отдать детей в какой-нибудь частный английский интернат, однако в то время они еще не были к этому готовы. Они с Элизабет хотели, чтобы я был строг и требователен, и давал уроки, как и полагается, в настоящем классе, с девяти до трех. Так что я учил Лизу азам первого класса, Кристофера — по программе четвертого, а Майкла — пятого. Тогда еще никто не задумывался о том, чтобы учить Марию. В тот год в Париже ей предстояла заключительная операция, и все остальные члены «свиты» еще не видели в ней полноправного члена семьи. Дети также еще не успели привыкнуть к ней.

В самый первый день, когда я приступил к занятиям, Ричард и Элизабет устроили нечто вроде официального знакомства. В девять утра они уже были «в классе». До этого они сказали детям, которые, как правило, дурно относились к прислуге, что я им друг, что я им равный, и что во мне ни в коем случае нельзя видеть прислугу. Они с самого начала дали это понять. В первый день Ричард сказал детям: «При желании можете называть его Полом, но мы бы предпочли, если бы для вас он был мистер Нешамкип».Затем он повернулся ко мне и добавил: «А теперь мистер Нешамкин, мы бы хотели вам кое-что вручить». С этими словами они протянули мне деревянное весло, на котором было написано: «Дорогой Пол, если дети вас доведут, можете с нашего благословения воспользоваться вот этим. Ричард и Эли».

В ответ я сказал ему, что, по-моему, это не лучший способ приучать детей к порядку. Мне хотелось бы стать их другом, на что у меня впоследствии ушло около четырех месяцев».

Судя по всему, дети мало переживали исчезновение из их жизни Эдди Фишера, хотя он в прошлом уделял им немало времени.

«Они относились к нему как к другу, — заметила Элизабет. — Но как только его не стало, они даже не спросили, куда же он подевался».