Никак не поймет Лена, о чем толкует странная тетушка. Братец? Причем тут братец?
А Тетушка Дурные Вести не перестает охать и ахать:
— Ох-хо-хо! На погибель в лесу кинул сестрицу! Ах он, проказник!
— Врешь! — не очень вежливо прервала Лена тетушкины излияния. — Это не Ванечка. Это Кикимора твоя.
— Как бы не так, дорогуша! — усмехается Тетушка Дурные Вести. — Как бы не так. Все он, голубчик мой, все он! Он один… А то кто же? Ты ведь к нему на помощь спешила? К нему! А спросила бы, нужна она ему, твоя помощь-то?
— Нужна! — отрезала Лена.
— Нет, дорогуша! Ошибаешься. Он ведь как тебя встретил, вспомни-ка? А? Кулаками да злыми словами! А Злое Слово, оно большую силу имеет — оно без ножа зарежет, без веревки увяжет — всех сил лишит человека! Во как! Поняла теперь?
Молчит Лена, только об одном думает, как бы не расплакаться от смертельной обиды, как бы не показать своих слез противной тетке. А та продолжает:
— Лежать тебе тут, дорогуша, пока Ванечка твой тебя Добрым Словом не вспомнит. А как же — дождешься от него Доброго Слова! Однако мне с тобой лясы точить некогда. По делу я к тебе, — Тетушка Дурные Вести полезла в сумку. — Да где же она запропастилась?
Насторожилась Лена. Сжалось сердце недобрым предчувствием.
— Телеграмма тебе, дорогуша, от папеньки…
— От мамы? — дрогнувшим голосом спросила Лена.
Тетушка не успела и рта раскрыть. Откуда ни возьмись — стая воробьев. Вьются, мечутся, кричат пронзительно серые птахи. И Петька среди них — собственной персоной.
— Кыш! Кыш, проклятые! — одной рукой отмахивается от птиц Тетушка Дурные Вести, а другой прижимает к груди сумку. Наконец, изловчившись, выхватила какой-то листок и сунула в руку Лене:
— На-кось, держи крепче! Папенька твой понапрасну ждал мамочку. (Кыш! Кыш! Окаянные!) Ждал и не дождался. Не прилетел самолет. Неизвестно, куда запропал самолет с твоей маменькой…
Потемнело в глазах у Лены, и все исчезло — и огромные ели, и крикуны-воробьишки, и Тетушка Дурные Вести с ласковым и злым лицом.
Глава девятая, в которой Ванечка радует Кикимору Никодимовну
Хорошо просыпаться дома в собственной мягкой постели. Ты уже знаешь, что не спишь, а глаз открыть еще нет силы, и в голове все вперемешку — и то, что было с тобой вчера, и то, что вот-вот приснилось. Но позовет тебя добрый мамин голос, и развеются вмиг ночные видения, и встретит тебя веселое светлое утро.
Лежит Ванечка и думает, до чего же диковинный сон ему привиделся и как хорошо, что это только сон. Вот сейчас подойдет Серафим, пощекочет пятку когтистой лапой. И Ленка строгим голосом скажет: «Хватит валяться! Пора завтракать».
Хорошее дело — завтракать. Он готов съесть хоть целый самосвал оладий и выпить цистерну молока. Но Ленка почему-то молчит, и Серафим не торопится его будить. Придется, видно, просыпаться самому.
Открыл Ванечка глаза — ничего понять не может. Все, что ему наснилось, тут, рядом с ним — наяву: и старуха в кружевном воротничке, и обе девчонки: большая — зеленая и маленькая — рыжая.
— Проснулся! Проснулся! — запищала рыжая. Ябедкой, кажется, называла ее вчера старуха.
— Ах ты, красавчик мой! Ах ты маленький! — сухая рука ищется погладить Ванечку по голове.
— Я не маленький! — увернулся он из-под старухиной руки. — И никакой не красавчик! Я Ванечка.
— Ванечка! Надо же! — умилилась старушка. — Очень приятно! А я Кикимора Никодимовна. Вот и познакомились. А это мои ученицы. Школа у меня тут особая, лесная. Вот и ты ее учеником будешь.
Хотел было Ванечка рубануть по привычке: — Не хочу! Не буду! — да зеленая девчонка так зыркнула на него своим желтым глазом, что у Ванечки язык прирос к гортани.
— А у нас порядок такой, — продолжает старушка. — По именам мы никого не зовем. У всех моих учеников прозвища. Вот она, — старуха ткнула пальцем в зеленую, — Злючка-Гадючка, а эта — Ябедка. Тебе со временем тоже имечко подберем. Придумаем что-нибудь.
Подумал Ванечка: нехорошие какие-то прозвища у девчонок, обидные, но опять промолчал — с такой публикой лучше не связываться.
Злючка-Гадючка смеется:
— И придумывать ничего не надо. Ванечка-Ослиные Уши, вот он кто!
Перепугался Ванечка — ослиные уши! Он и забыл про них. Вот ведь беда какая! Опоили его в лесу Капризицы заколдованной водой. Как же теперь жить ему на белом свете с таким безобразием? Будь бы он девчонка — волосами прикрыл или под платок спрятал. А тут никому на глаза не покажешься. Хоть ложись и помирай!
— Тетечка Никодима Кикиморовна! — завопил несчастный Ванечка. — Как же я теперь? Неужели они ко мне навсегда приделались?
— А уж это мы посмотрим на твое поведение, — хитро сощурилась Кикимора Никодимовна.
Ванечка тут как застрочит, будто из пулемета:
— Хорошее у меня будет поведение! Никогда не буду упрямиться. Капризничать ни за что! С Ленкой не буду драться… Серафима не трону… И слушаться буду — и маму, и Ленку — и вообще!
Подскочила старуха, замахала руками:
— Чур меня! Чур, чур!
Вертится Кикимора волчком, плюется. Удивляется Ванечка, что это с бабкой творится? В своем ли она уме?
Наконец упала на табурет, дышит тяжело, со свистом.
— Ванечка, — говорит жалобно. — Разве так можно пугать старого человека? Не поминай ты ее, эту Ленку. Ты даже не знаешь, сколько она тебе вреда причинила. Очень плохая девочка. Во все свой нос сует. Если б не она, никаких бы с тобой превращений не было. Из-за нее ведь твои уши-то выросли. Только из-за нее одной! Правду говорю. Зачем мне врать? Какая мне из того корысть? Наградила тебя ушками сестрица, а я теперь думай-гадай, как тебя от них избавить. На что я волшебница опытная, и то не знаю, смогу ли…
Расплакался Ванечка — умоляет Кикимору помочь его горю. Он на все согласен, лишь бы опять стать нормальным мальчишкой. А про эту Ленку-злодейку он и думать забудет.
Переглянулись Кикимора со Злючкой-Гадючкой, улыбнулись. Не думали-не гадали, что так просто окажется приручить Ванечку. Кикимора Никодимовна даже специально подальше от дома услала Братьев-Упрямцев да Сестриц-Капризниц, чтоб не мешали ей проводить с Ванечкой воспитательную работу.
— Умница! Молодец мальчик! — хвалит Ванечку Кикимора, — из кармана конфету тянет, шоколадную, в яркой обертке. — На-кось, скушай!
Проглотил Ванечка, даже вкуса не разобрал. Кикимора его клюквенным киселем потчует. Поел Ванечка. Стало на желудке тяжелее, на душе — полегче.
— Ну, вот что, Ванечка, — говорит Кикимора. — Сейчас мы тебе устроим маленький экзамен.
Насупился мальчишка: не было печали — экзамены среди каникул!
— А как же, деточка? Надо посмотреть, какие у тебя таланты и способен ли ты к нашему обучению. Мы в свою школу кого попало не берем.
«А что если провалиться на этом экзамене? — мечтает Ванечка. — Все-таки дома с мамой и Ленкой лучше… Ой, опять некстати Ленку вспомнил! Обещал же…»
Посмотрела старуха на часы, заторопилась:
— Забирай, Злюченька, мальчика да прогуляйтесь с ним к Черному Болоту. Делом займитесь и свежим воздухом подышите заодно. А я тут… работа у меня срочная. Книги инвентарные проверить, то да се…
— Знаю я твою работу, — тряхнула волосами Злючка-Гадючка. — Опять будеш-шь целый день сидеть у телевизора. А тут гни спину, надрывай здоровье!
— Тише ты!..
— А чего тиш-ше? — шипит Злючка. — Надоело!
Схватила ее за руку Кикимора, утащила в дальний угол. А у Ванечки слух острый, все на лету ловит.
— Пусти ты меня, старая, к людям, — заседает на Кикимору Злючка-Гадючка. — Опротивела мне твоя канцелярия Живого дела душа просит.
Подскочила Ябедка, дергает Кикимору за подол:
