С противоположной стороны ствола, где отдельно от остальных на развилке ветвей сидела Марта, донесся хрипловатый смешок.

— Как это благородно с вашей стороны, мадам, взвалить всю вину на себя.

Старуха не ответила. Она поднесла руку к шее и засунула два пальца под золотой обруч, словно пытаясь его ослабить. Глубоко посаженные глаза блестели, но из них, по обыкновению, не пролилось ни слезинки.

Из болот в верховьях реки раздался басовитый рев слонов-динотериумов. Чуть дальше жалобно заухало еще какое-то экзотическое создание. В нижних ветвях дерева сновали огромные нетопыри. От воды рваными клочьями поднимался туман.

— Пора выбираться отсюда, — отрывисто бросила Фелиция. — Уже достаточно стемнело. Когда луна покажется вон из-за тех вершин, надо быть на другой стороне реки.

— Да, — кивнул Клод. — Помогите Марте спуститься.

Он подал руку Анжелике Гудериан. Они осторожно слезли с дерева и направились к воде.

В будущем Шварцвальд станет весьма окультуренным лесом. Издали его ели и сосны действительно кажутся почти черными, но в самом лесу глаз радует пышная зелень. Меж стволов заманчиво вьются расчищенные дорожки, и даже чрезмерно ленивый турист не откажется пройтись по ним, сознавая, что такая прогулка не доставит ему ни малейшего неудобства. Лишь южная часть гряды с Фельдбергом и окружающими его вершинами превышает тысячу метров. В двадцать втором веке Шварцвальд встречает вас комфортабельными базами отдыха, отреставрированными замками, чистенькими горными деревушками, где местные жители в национальных костюмах непременно угостят посетителя тающим во рту пирогом с вишнями.

Плиоценовый Шварцвальд являл собой совсем иное зрелище.

До того как в эпоху плейстоцена сдвинулись небольшие ледники, значительно понизив весь массив, он выглядел грозной и неприступной твердыней. Эскарп, обращенный к ущелистой долине Прото-Рейна, вздымался отвесно километра на полтора и был изрезан узкими теснинами, в которых бурлили горные потоки. Путники, восходившие к Шварцвальду от реки, были вынуждены карабкаться по обрывистым звериным тропам, по гранитным глыбам, даже в сухой сезон влажным от туманов, поднимающихся над цепными каскадами. Ловкие фирвулаги взбирались на эскарп минимум за восемь часов. У инвалидного отряда мадам Гудериан это заняло три дня.

За восточным краем эскарпа начинался как таковой Шварцвальд. Близ реки, обдуваемой сильными ветрами с Альп, стволы елей были все искорежены. Некоторые напоминали свернувшихся кольцами гадюк, или извивающихся коричневых питонов, или даже гигантов-гуманоидов, застывших в судорогах. Верхние ветви деревьев сплелись шатром тридцатиметровой высоты.

Выше увечный лес выравнивался. Шварцвальд устремлялся под облака своими тремя пиками, превосходящими две тысячи метров. Семидесятиметровые серебристые и норвежские ели стояли на склонах так плотно друг к другу, что когда дерево умирало, ему некуда было упасть, пока оно не рассыпалось в прах. Лишь изредка между стволами возникал просвет, позволявший Ричарду ориентироваться по солнцу или Полярной звезде. Троп не было, и бывшему звездному капитану приходилось самому их прокладывать — отвоевывать уступ за уступом, не имея большей перспективы для обзора, чем пятнадцать-двадцать метров.

Нижний этаж вечнозеленого пространства почти не получал солнечного света, и в унылых синеватых сумерках не приживалась никакая растительность, кроме сапрофитов, питающихся гнилью больших деревьев. Порой на бледных стеблях даже распускались неестественные, призрачные цветы — мертвенно-белые, бурые или желтоватые в крапинку. Но преобладали среди растений-стервятников миксомицеты и грибы. Пятерым людям, пробирающимся через плиоценовый Шварцвальд, казалось, что именно они, а не исполинские хвойные деревья, являются здесь доминирующей формой жизни.

То и дело из гниющей древесины или гущи игл выползали, словно огромные амебы, какие-то студенистые оранжевые, белые или серебристо-серые массы. Грибы — от нежно-розовых, похожих на уши младенцев, до твердых увальней в человеческий рост — усеивали стволы, словно уродливые ступни. Грибовидные крапчатые пятна порой захватывали несколько квадратных метров и одним своим видом наводили невыразимый ужас. С трухлявых стволов свисали бледно-голубые, кремовые, алые нити, напоминая причудливыми переплетениями источенное молью кружево. Много было дождевиков: одни доходили в диаметре до двух с половиной метров, другие, мелкие, поблескивали среди игл, точно жемчужины из рассыпавшегося ожерелья. Еще одна разновидность грибов, угнездившаяся в мглистых сумерках, ассоциировалась с цветным попкорном. Отдельные выглядели уж совсем непристойно, являя собой подобие раковых опухолей, шматов сырого мяса, вывернутых наружу зонтиков, эбонитовых каракатиц, струящихся фиолетовых фаллосов, мохнатых сосисок.

Притом все съедобные грибы и поганки ночью фосфоресцировали.

Еще восемь дней ушло на то, чтобы пройти через грибной лес. И хотя за все это время они не встретили ни одной живой твари, кроме насекомых, их не покидало ощущение, что кто-то невидимый все время наблюдает за ними. Мадам Гудериан твердила своим спутникам, что район этот безопасен, несмотря на зловещую атмосферу. Для хищных зверей в полумертвом грибном царстве нет никакой пищи, а уж тем более для фирвулагов, славящихся своим чревоугодием. Сквозь сплетенные ветви деревьев ни одна Летучая Охота не разглядит, кто там движется внизу. Первобытные уже углублялись в похожие леса — только на северном краю гряды, и судя по их отчетам, кроме деревьев, грибов-паразитов, там ничего и никого нет.

А чувство слежки не проходило.

Они выбивались из сил в этих призрачных джунглях; под мягким покровом игл и грибов таились предательские норы, куда ноги проваливались по лодыжку. Ричард объявил, что задыхается: видимо, некоторые грибные споры ядовиты, Марта впала в апатию, после того как утомилась твердить, что кто-то прячется за гигантскими поганками. У Клода началась зверская чесотка под мышками. Даже Фелиция готова была кричать от ярости: ей чудилось, будто что-то растет у нее из ушей.

Когда они наконец вырвались на волю, все, включая мадам, заголосили от радости. Перед ними на волнообразном склоне раскинулся залитый солнцем альпийский луг. Слева маячила лысая вершина; справа — две точно такие же. А прямо перед глазами, почти у самого горизонта круглился Фельдберг.

— Голубое небо! — воскликнула Марта. — Зеленая трава! —, Забыв о своих недугах, она запрыгала среди цветов и, оставив других далеко позади, взобралась по склону. — Внизу маленькое озеро, и километра не будет! — ликовала она. — И чудесные, нормальные деревья! Сейчас вымоюсь и буду лежать на солнце, пока не превращусь в головешку. И никогда в жизни больше не взгляну ни на один гриб.

— Точно, малютка, — согласился Ричард. — Меня тоже теперь никакими трюфелями не заманишь.

Они спустились к прелестному озерцу, на глубине ледяному, а у берега уже прогретому солнцем. Пропахшие потом шкуры замочили в крохотном ручье, что вытекал из озера в долину. Визжа, как дети, все пятеро стали плескаться, плавать, нырять и валяться на раскаленном каменистом берегу.

С момента своего погружения в плиоцен Ричард еще ни разу не был так счастлив. Сперва он переплыл озеро туда и обратно (ширина его составляла всего метров пятьдесят), затем нашел мелкую ложбинку и вытянулся на спине, подставив веки теплым красноватым лучам. Темный, искрящийся, точно слюда, песок устилал дно этого маленького бассейна. Ричард зачерпнул его горстями и стал оттирать все тело и даже голову. Потом сделал еще один заплыв через озеро и вылез на горячий гранит обсушиться.

— Ты случаем в Олимпийских играх не участвовал на первенство Галактики? — спросила Марта.

Он прополз немного повыше и свесился с края утеса. Она лежала на животе в уединенной лощине и глядела на него одним глазом. Вокруг нее из трещин высовывались ярко-розовые цветы.

— Ну, ты как? — улыбнулся Ричард, а про себя подумал: да она совершенно преобразилась — чистая, умиротворенная, в уголке рта лукавая усмешка.