Между тем Яковлев стремительно и неуклонно приближался к земле — вот она, совсем рядом! Крот подогнул колени, сгруппировался — удар! Он упал на левый бок, но быстро встал на ноги и начал подтягивать стропы, собирать парашют. Потом на некоторое время замер, прислушался и осмотрелся: приземлился он удачно — угодил на опушку небольшой лесной лужайки. В слабом лунном свете, пробивавшемся через разрывы облаков, увидел метрах в десяти поваленное дерево и у его корней небольшое углубление. Почти на ощупь, фонарик включать не рискнул, затолкал в эту щель парашют и засунул десантный шлем, вместо которого надел на голову обычную советскую армейскую пилотку. Сверху все спрятанное завалил опавшей прошлогодней листвой и валежником. Посмотрел на светящиеся фосфором стрелки компаса: еще в полете определил направление на костры — северо-восток. Отметил по наручным часам время приземления: ровно два десять ночи — стрелки на часах тоже были со специальным фосфорным покрытием. В направлении костров Крот и двинулся. Ступая бесшумно, он поминутно останавливался и чутко прислушивался, сжимая в правой руке пистолет «ТТ». Пока все было тихо, но ночная тишина в любую секунду могла предательски взорваться грохотом выстрелов и взрывов, криками чекистов и лаем овчарок. Сердце билось учащенно, Яковлев несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул — немного успокоившись, выровнял дыхание и продолжал двигаться к месту сбора десанта у сигнальных костров. В рот он положил кусочек сахара: прием нехитрый, но сладкое несколько усиливало остроту зрения в темноте. Ступая бесшумно, по-звериному мягко — не дай бог наступить ногой на ломкий лесной хворост или задеть плечом сухую ветку на дереве, — он крался в нужном направлении еще несколько минут.

Вдруг какое-то необъяснимое, интуитивное предощущение опасности заставило Яковлева резко остановиться и замереть, затаив дыхание. Что-то было не так! В первые мгновения он даже не осознал, что именно его насторожило, но в следующие секунды понял — запах! Богатые природные данные плюс усиленные тренировки в гитлеровской разведшколе развили у Крота все органы чувств, а тут, в ночном лесу, под влиянием сильнейшего нервного напряжения его чувства только обострились. На пределе человеческого обоняния, словно легавый пес, он учуял наплыв почти неуловимого облачка табачного дыма! Легчайший ночной ветерок, почти не осязаемый у земли, доносил этот запах откуда-то спереди — как раз оттуда, куда Яковлев неслышно продвигался. Притом курили дешевую солдатскую махорку: таких самокруток из газет он и сам искурил немало, еще когда служил в Красной Армии. Ноги в один миг стали словно ватные и ослабели, Крот даже непроизвольно присел, ему показалось, будто все тело покрылось липким потом, — засада! Очень не хотелось в это верить, но, похоже, поляна с сигнальными кострами была оцеплена. А какой-нибудь молодой солдатик-разгильдяй тайком от старшины, несмотря на строжайший приказ «Не курить!», решил дернуть раз-другой цигарку втихаря… Яковлев знал, что для таких мероприятий, наравне с опытными контрразведчиками-оперативниками из «Смерша», в оцепление привлекались рядовые красноармейцы внутренних войск НКВД, и потому картинка, нарисованная его воображением, была вполне правдоподобной. В голове еще метались всякие спасительные мыслишки вроде того, что побаловаться табачком могли и встречавшие их агенты, но это был бы слишком уж счастливый вариант — в такие «подарки» судьбы Крот не верил, потому до сих пор и оставался в живых. Наиболее вероятным могло оказаться только одно: место приземления его группы окружено чекистами-смершевцами! Яковлев, стоя за деревом, вглядывался в темноту ночного леса и лихорадочно обдумывал свои дальнейшие действия: идти вперед было нельзя, и он решил какое-то время выждать дальнейшего развития событий, оставаясь на месте. В любом случае при наличии чекистской засады и оцепления боестолкновения не избежать — это может произойти уже в ближайшие минуты, когда парашютисты поймут, что попали в капкан. Крот словно в воду глядел: не прошло и трех-четырех минут мучительного ожидания, как тишину ночного леса разорвала автоматная очередь — стреляли где-то впереди, метрах в трехстах, как раз в районе большой поляны с сигнальными кострами.

«Очередь из автомата Судаева, — моментально натренированным слухом определил Яковлев, — похоже, стреляет кто-то из „моих“ людей». Это все, о чем он успел подумать до того, как внезапно словно лавина обрушилась и прорвала плотину лесной тишины и покоя: затрещали автоматы, гулко забарабанила пулеметная дробь, ухнули несколько разрывов ручных гранат. В небо с разных сторон взлетели осветительные ракеты, и стало светло, как днем. Были слышны какие-то неразборчивые крики, команды, кто-то, раненный, страшно завыл. Но Яковлев почти не воспринимал эту какофонию звуков, все заслонила единственная мысль: «Уходить!» Теперь все сомнения и колебания исчезли сами собой, надо было немедленно бежать от этого гибельного места — как можно быстрее и дальше, но не теряя при этом осторожности. О том, чтобы вмешаться и поддержать огнем «своих», не могло быть и речи: погубил бы себя, слишком неравны были силы. Ведь, судя по звукам боя, в оцеплении было задействовано не менее роты энкавэдэшников, да еще оперативники из контрразведки — те, словно псы-волкодавы, натасканы именно на поиск и уничтожение вражеских парашютистов, от них лучше держаться подальше. Тем более в профессии абверовского агента нет места благородным порывам, все диктует жесткая целесообразность: закон этот справедливости ради распространяется на все разведки мира — без исключения. Крот пригнулся и бесшумно, короткими перебежками от дерева к дереву, бросился прочь от опасного места в спасительную темноту ночного леса.

Похоже, его не заметили, иначе открыли бы по беглецу огонь: все внимание чекистов, видимо, сосредоточилось на шестерых парашютистах на лесной поляне, внутри кольца оцепления.

Метров через сто можно было распрямиться, и, уже не прячась за каждым деревом, он одним рывком пробежал не меньше километра. Потом Яковлев остановился немного отдохнуть: опасность ему грозила настолько серьезная, что он словно дыхание смерти почувствовал у себя за спиной — аж мурашки пошли по коже! Насчет того, что за ним в ближайшее время будет организована погоня, он не сомневался ни на секунду: знал, с кем имеет дело и что такое контрразведка «Смерш». Крот отвязал от пояса и развернул свернутую тугой скаткой советскую армейскую плащ-палатку, потом, присев под разлапистой елью, накрылся ею с головой: подсвечивая себе небольшим фонариком, с полминуты изучал крупномасштабную карту района. Вообще-то местность по карте он знал почти наизусть — готовился к операции серьезно и теперь хотел кое-что уточнить, поскольку события начали развиваться явно не по немецкому сценарию. Но даже такой вариант событий, с засадой и последующим преследованием, они прорабатывали с заместителем майора Скорцени капитаном Карлом Радлем — опытным абверовским разведчиком. Конечно, очень не хотелось тогда верить, что все это может произойти на самом деле, — но ведь произошло! «Ответы на вопросы, кто и когда нас предал, будем искать потом, — вполне здраво, несмотря на драматизм ситуации, рассуждал Крот, — сейчас надо действовать по запасному варианту, пробираться в Смоленск». Крот был опытным и матерым абверовским волком, отлично знакомым с тактикой советских контрразведчиков. Он твердо знал: кроме основного оцепления вокруг места приземления немецких парашютистов, на пути их вероятного отхода, в случае прорыва мелких групп или одиночек, выставлены скрытые засады-секреты. Особенно плотно, скорее всего, смершевцы обложили направление на ближайший большой населенный пункт, то есть на город Смоленск. «Вот почему двинемся не на восток, к городу, а туда, где нас не ждут, — на север», — подумал Крот, уже прикинув в уме предстоящий маршрут. Сверив направление движения с компасом, он по-походному подтянул лямки туго набитого вещмешка за спиной и, шагнув в темноту ночного леса, растворился среди деревьев…