Чтение пришлось прервать, потому что Зинаида чуть в конвульсиях не забилась от этого совпадения. Полагаю, имя для белого голубя было не слишком оригинальным. Я бы, конечно, назвала его Снежком. Тоже банально, но, как я уже успела заметить, у них и у нас банальное не совпадает.

«…Когда Белыш в положенное время не вернулся домой, я догадался, что он попал в беду. В городе голубю может угрожать залетная хищная птица и несмышленая ребятня. Ежели птица жива, но в воздух подняться не может, то большая угроза от котов, собак и недобрых людей. Историю путешествия, ранения, лечения и дружбы с Вами я прочел по внешнему виду Белыша, а кольцо добавило важную замету о Вас. Я понял, что голубю повезло встретиться с добрым человеком, который подвязал к дощечке сломанную ножку, и пока она не срослась, ухаживал за ним с любовью. А колечко на нарядном шнурке рассказало о том, что спаситель относится к прекрасной половине человечества. Это маленькое колечко сообщило мне также о маленьких ручках, о тонких пальцах, ласковых и ловких, умеющих вылечить птицу с редким успехом. Об успехе говорю не случайно, я знаю толк в ветеринарном искусстве. Я написал Вам об опасностях, подстерегающих голубя, а для голубя с золотым колечком на груди они многократно увеличиваются. Беру на себя смелость просить Вас о позволении доставить Вам кольцо и лично засвидетельствовать мое глубочайшее уважение, восхищение и благодарность. Ваше согласие и адрес жду голубиной почтой.

Искренне преданный Вам Дмитрий Васильевич Бахтурин».

Зинаида потеряла дар речи, а когда обрела его, я не могла понять, что ее больше поразило – само письмо или то, что у голубя обнаружился хозяин.

– Что же теперь делать? – потерянно спросила она.

– Писать ответ.

– Это невозможно! Это против всех правил приличия…

– По-моему, против правил приличия не ответить на такое милое письмо.

– А как же Белыш? Его придется отдать?

– Вы же не хотите сгноить его в клетке? А кольцо вы не хотите вернуть?

– Да бог с ним, с кольцом! – Она с горестным видом взирала на птицу. – Так вы считаете, что требуется ответ? А что же писать? Я не желаю, чтобы он сюда приходил!

– Так и напишите, – я с трудом удерживалась от смеха. – Мерси за галантное письмо, но видеть вас не желаю.

– Мыслимо ли такое написать?

– При желании все можно изложить вежливо, элегантно и даже хитроумно, и если он джентльмен, то подарит вам Белыша.

– Думаете, подарит? – Такой поворот дела явно заинтересовал Зинаиду. – Но как же составить письмо, вы можете это сделать? Я и бумаги годной не сыщу. Поблизости не купишь такой. Впрочем…

Она очень споро куда-то заковыляла, а вернулась с французской книжкой большого формата, гравюры в ней были покрыты вкладками из тончайшей папиросной бумаги.

– Надо попробовать, не расплываются ли чернила, – сказала она, и мы сделали пробу. Чернила не расплывались. – Теперь пишите!

Тут я и подумала: ведь у них не только календарь «старый», у них и орфография «старая», которой я не владею.

– Нет уж, пишите сами. Я пишу, как курица лапой, а здесь нужен бисерный почерк.

– Но я же не знаю, что писать!

– А я буду диктовать.

И вот она вывела первые строки изумительным каллиграфическим почерком:

«Милостивый государь Дмитрий Васильевич! Меня удивило и взволновало Ваше письмо, а в особенности то, что Вы точно распознали, что случилось с голубем, и назвали его тем же именем, что и я. Я тоже звала его Белышом, хотя, возможно, учитывая цвет его оперения, в этом и нет ничего удивительного…»

Тут я задумалась, а Зинаида с надеждой смотрела на меня и терпеливо ждала, пока я продолжу диктовку. И я продолжила:

«…За то время, что я ухаживала за Белышом, я очень привязалась к нему. Мне трудно представить, что теперь я должна с ним расстаться, и я буду Вам очень признательна, если Вы станете иногда отпускать его ко мне погостить. О кольце не беспокойтесь, а для личной встречи пока нет никакой возможности. С уважением и признательностью…»

– Что значит – погостить? – спросила Зинаида. – Нельзя ли прямо попросить подарить голубя? И как подписать, чьим именем?

– С джентльменом – нужно по-джентльменски. Должен понять намек. А подписать – своим именем.

– Своим – ни в коем случае!

– Тогда – любым. Безразлично каким. Мы же не собираемся с ним встречаться. Подпишите – «Муза». По-моему, интригующе.

– Ладно, подпишу «Муза». Только посылать Белыша будем завтра. Вдруг он его больше не отпустит? Пускай хоть сегодня побудет со мной.

Зинаида ловко скрутила свое послание в рулончик, заправила в обрезок пера, потом зажгла свечку и, колупнув кусочек воска, помяла его в пальцах и залепила отверстие. Белыш клевал зерно в своей клетке. Меня разбирало любопытство, что же ответит наш корреспондент.

– Я бы послала голубя сейчас и, возможно, уже сегодня мы получим ответ. Неужели не интересно, что он напишет?

В общем, уговорила на свою голову, потому что окно снова было распахнуто, голубь с письмом выпущен, и у окна посажена Наталья ждать его возвращения. А я должна была выслушивать бесконечные глупости о том, дома ли наш Дмитрий Васильевич, вдруг голубь его не застанет, ответит ли он, летают ли голуби ночью, хоть ночи и белые… К счастью, пришел доктор Нус и своим посещением украсил вечер.

Мы собрались в столовой (она же гостиная, она же зала), в комнате с тремя окнами и темно-синими мрачными обоями, с диванами и стульями по стенам, большим квадратным столом посредине, напольными часами, которые своим боем оповещали весь дом о каждом наступившем часе, с портретами какого-то доморощенного художника покойных генерала и генеральши в массивных рамах, пальмами и фикусами в кадках и цветами в фарфоровой вазе, которые при ближайшем рассмотрении оказались матерчатыми.

Доктор Нус, адресуясь ко мне, сказал «ну-ус» с вопросительной интонацией. Он хотел знать о самочувствии, о возможном возвращении памяти и прочее. Но ответить я не успела, покраснев и раздувшись, как индюк, выступила Серафима:

– Видать, того, что было, и вспоминать не охота.

– А вам, Серафима Иванна, предписано было принимать горячительное не внутренне, а наружно, как растирание, и не гневаться, а то достукаетесь до удара, – строго сказал доктор. – А еще я рекомендовал бы вам выпустить две глубокие тарелки крови. Прислать оператора?

– Я от этого только слабею, – умирающим голосом сообщила мегера, и только тут я заметила, что она пьяненькая.

– Не преувеличивайте. Вы бодры и неукротимы, как Робеспьер, – сказал доктор со смешком.

– А у вас ничего нового. Все лечебные средства – пиявицы да кровь пустить.

– А теперь преуменьшаете, дражайшая Серафима Иванна. Пиявицами мои средства не ограничиваются. А меркурий? А хина? Сера? Алтейный корень с селитрой? Все болезни побеждают! – Доктор отвесил шутовской поклон, а старуха метнула в него уничтожающий взгляд и демонстративно вышла из комнаты.

Все сохраняли невозмутимый вид. Я вспомнила вывеску, где даме пускают из вены фонтан крови. Ну, дудки, решила я, кровь пускать себе не позволю, и серу с меркурием принимать не буду. Но доктор ни с меркурием, ни с серой ко мне не приставал. Он с интересом выслушал нашу с Зинаидой сегодняшнюю одиссею, попросил меня показать язык, посчитал пульс, и сделал заключение:

– Для возврата сил – ежедневный моцион, питаться мясным, можно пить кофей, а перед сном рюмочка мадеры не повредит.

Что-то симпатичное было в докторе Нусе. Насмешливый оптимизм, вот что. Невысокий, глаза блестят, а на щеках играет юношеский румянец. От волос остался полумесяц, окаймляющий обширную лысину сзади. Здесь он волосы стриг, а с боков, отращивал и зачесывал справа – налево и слева – направо, чтобы лысину прикрывали. Чем-то он их прилеплял, может, глицерином, может, сахарной водой. Ко всему тому, это произведение парикмахерского искусства и бачки он красил в рыжеватый цвет, сквозь который седина все равно пробивалась.