Джеки и Ли были в своей стихии, Гэлбрейт же чувствовал себя не в своей тарелке: «Разговор шел в основном о скачках, общих знакомых, светских событиях и поло, короче, о далеких от меня материях».
«На ужине присутствовало множество игроков в поло. Кто-то завел граммофон. Джеки спросила, умеют ли они танцевать твист, и взялась научить. Она веселилась от души». Около полуночи вся компания поехала во дворец и несколько часов бродила по залам и садам с подсвеченными фонтанами. «Все было очень романтично, и миссис Кеннеди определенно получила огромное удовольствие».
Сопровождать Джеки в зарубежных поездках отнюдь не синекура. Гэлбрейт писал: «Президент весьма добродушно предупредил меня, что я еще намучаюсь, путешествуя с его супругой». Даже во время таких официальных поездок, как эта, Джеки все равно поступала как хотела и если не желала что-то делать, то – в пределах разумного – и не делала. На следующий день после джайпурской вечеринки она до полудня оставалась в постели, а в последний день, навестив Неру, отменила запись прощального обращения, и Гэлбрейту пришлось самому сделать это от ее имени. Он пришел к выводу, что президент не зря предупреждал его, когда просил «не спускать глаз с миссис Кеннеди». «Я постоянно волновался о том, как отреагируют индийская либо американская пресса или те, кому Джеки наносит визит, а еще и о том, довольна ли она сама. Последний пункт самый важный, ведь, если миссис Кеннеди уставала или у нее портилось настроение, все шло насмарку».
Путешествие в Индию произвело большое впечатление как на Джеки, так и на принимающую сторону. «Индийцы, – вспоминал Гэлбрейт, – просто влюбились в нее, а она прониклась интересом к индийскому искусству и архитектуре… Этот визит стал Событием с большой буквы в истории отношений двух государств. Бесспорно, Неру был тогда самой влиятельной фигурой в Индии, и Жаклин Кеннеди покорила его…» Китти Гэлбрейт вспоминала, как после прощального ужина в резиденции Неру они пошли в сад: «Я видела, как Джеки и Неру сидят на ступеньках и смеются. На Неру был белый пиджак с красной розой на лацкане, а на Джеки – бело-красное платье… Они выглядели как школьники, такие веселые и беззаботные».
Гэлбрейт писал: «Мне кажется, Неру особенно понравилось принимать американку, которая не стремится постоянно говорить о политике и искренне интересуется индийским искусством». На вопрос, помог ли визит Джеки улучшить отношения между Соединенными Штатами и Индией, Гэлбрейт ответил: «Да, конечно. Как я уже говорил, в Индии тогда было сильное правительство, и воплощал эту силу Неру. Джеки покорила его сердце, в результате Неру, без сомнения, стал благосклоннее к Америке в целом».
Ко времени прибытия в Пакистан Джеки начала уставать. После эффектного представления, когда ей продемонстрировали танцующих лошадей и верблюда, отплясывающего рок-н-ролл, президент Айюб Хан, к удовольствию Джеки, подарил ей десятилетнего гнедого мерина по кличке Сардар. Джеки посетила знаменитые сады Шалимара, созданные Шах-Джаханом, и Хайберский проход, но отказалась осматривать достопримечательности Лахора и обедать среди развалин Таксилы. В один из дней она проспала, и тысячи пакистанских детей прождали три часа, чтобы увидеть ее.
Для восторженных толп Джеки была «Америки рани», королевой Америки. Как и положено королеве, у нее имелась фрейлина в лице Ли. Ли делала вид, что радуется ошеломительному успеху сестры. Джеки не только заполучила мужчину, который Ли всегда нравился, этот мужчина еще и стал самым влиятельным человеком на свете, а Джеки превратилась в звезду мировой величины и явно лидировала в негласном соревновании, которое с детства вели сестры. С того дня, как Джон стал президентом США, шансы Ли на победу равнялись нулю, как она ни старалась. За блеск и привилегии, какие обеспечивала связь с Белым домом, Ли приходилось платить, исполняя роль фрейлины при старшей сестре, помогая ей развлекать Джона, сопровождая ее в поездках в Нью-Йорк за покупками, на вечеринки и на балет. Семейная жизнь Ли со Стасом не задалась, она все больше времени проводила в обществе сестры, и не обижаться на такой дисбаланс мог бы только святой или дурак. Ли не была ни святой, ни дурой. Трумэн Капоте в письме Сесилу Битону от 9 февраля 1962 года заметил: «Сегодня обедал с этой твоей княгиней Ли (бог мой, как она завидует Джеки, я и не предполагал!), насколько я понял, ее браку конец».
Обиду, какую Джеки наносила сестре одним своим существованием, Ли вымещала или, по крайней мере, пыталась выместить на Стасе. Как только она стала запирать двери своей спальни, у Стаса появились другие женщины, хотя он по-прежнему любил жену и почти восхищался тем, сколько она тратит, особенно на наряды. «Вы себе не представляете, во что мне обходится моя худенькая птичка», – говорил он друзьям. Ли постоянно испытывала внутреннее напряжение, а польский аристократ Стас легко взрывался, много пил и злоупотреблял волшебными инъекциями доктора Джекобсона. В результате, как говорили друзья, получалось «шоу Панча и Джуди» с взаимными упреками и обидами. Пока Джон занимал пост президента, хлипкий брак не разваливался, так как это устраивало все стороны.
Практически никто из окружающих не догадывался о серьезном соперничестве между сестрами Бувье, так хорошо они умели скрывать подлинные чувства. Бенно Грациани, друживший с обеими и участвовавший в индийской поездке как корреспондент Paris Match, рассказывал: «Я знал их двадцать пять лет, иногда они были просто не разлей вода. Мы вместе ездили в Индию и Пакистан… и в то время они прекрасно ладили».
Кеннет Гэлбрейт, тоже близкий друг обеих сестер, вспоминал, как Ли в той поездке заботилась о сестре, забывая о собственных интересах: «Ли была молодцом. Просто идеальная сестра». А Китти Гэлбрейт добавила: «Иногда ей хотелось чего-то для себя, но она делала все, лишь бы сестра осталась довольна. Публика жаждала автографов, автографов и еще раз автографов, а почерк у Ли точь-в-точь как у Джеки, и они раздавали автографы на пáру». По словам Гэлбрейта, «не возникало сомнений, что Ли и сама наслаждалась происходящим, ведь она была очень важной персоной в этой поездке и не только находилась в центре внимания, но была прибежищем и для Джеки… в случае чего».
«Я ужасно гордилась ею, – заметила Джеки в разговоре с Джоан Брейден, – ничто не могло встать между нами…» Она старалась как-то компенсировать сестре ее второстепенную позицию, ведь Ли ехала в хвосте кортежа, порой ее не замечали и даже забывали. В Фатехпур-Сикри, когда Ли опоздала и не увидела, как мальчики прыгают в водоем с высоты более тридцати метров, Джеки спросила, нельзя ли повторить прыжок для нее.
По дороге в Индию Джеки сделала все возможное, чтобы аннулировать прежний брак Ли. В июле 1961 года Ли составила прошение Иоанну XXIII, которое в ноябре 1961 года передал ему лично в руки Филипп Эттер, бывший президент Швейцарии. Папа гневно отказался рассматривать прошение, сказав Эттеру, что не станет вмешиваться в дела компетентных инстанций. Однако Кеннеди и Радзивиллы не сдались. Кардинал Чиконьяни, статс-секретарь Римской курии, с которым Кеннеди познакомились, когда Чиконьяни был папским нунцием в Вашингтоне, посетил в конце месяца Белый дом и имел там «долгую дружескую» беседу по делу Ли; ему сообщили, что Джеки и Ли намерены нанести визит папе по пути в Индию. Под нажимом кардиналов, благосклонно настроенных к Кеннеди, в марте 1962 года папа буквально за два дня до приезда Джеки в Рим согласился вновь открыть дело Ли. На следующий день сестры получили частную аудиенцию у папы. 24 ноября 1962 года церковь после длительных тайных переговоров аннулировала брак Ли и Майкла Кэнфилда. В глазах католической церкви Ли была теперь свободна и могла сочетаться церковным браком со Стасом, гражданский брак с которым зарегистрировала четырьмя годами раньше. Венчание состоялось 3 июля 1963 года, вскоре после кончины Иоанна XXIII, не одобрявшего эту затею. Для Стаса, набожного католика, было важно, чтобы церковь признала его брак, так он хотел задобрить своего отца, князя Януша.
