Джеки рано поняла распределение ролей в семье: мужчина главенствовал, а женщины играли второстепенную роль и боролись за его внимание. Девочка быстро усвоила правила этой игры, извлекая для себя максимум пользы из означенной ситуации. Всю жизнь Джеки будет непреодолимо тянуть к самому влиятельному и успешному мужчине в компании. (Двоюродная сестра как-то раз сказала об увлечении Джеки мужчинами типа ее будущего свекра, Джозефа Кеннеди-старшего: «Окажись Джеки при дворе Ивана Грозного, она бы сказала: “Ох, его просто никто не понимает!”»)
В детстве двумя главными мужчинами для Джеки были ее дед по отцу, майор Джон Верну Бувье-младший, и отец, Джон Верну Бувье-третий. Летом вся жизнь в усадьбе Ласата, в увитом плющом особняке, сосредоточивалась вокруг Джона Верну Бувье-младшего, которого десять внуков звали «дед Бувье», а все остальные – просто «Майор». Дом располагался стратегически выгодно – недалеко от океана и от знаменитого клуба Мейдстоун, центра светской жизни Ист-Хэмптона, где Бувье приобрели в 1926 году маленький домик. В Ласате Майор был не только непререкаемым авторитетом для своих домашних, но и популярным светским персонажем Ист-Хэмптона. Бывший адвокат наслаждался звуками собственного голоса и регулярно произносил публичные речи в День поминовения, который знаменовал открытие летнего сезона. Когда летом 1912 года чета Бувье впервые приехала в Ист-Хэмптон, это местечко было совсем простеньким по сравнению с более рафинированным Саутхэмптоном – деревенские домишки, утиный прудик, лужайка, огромные песчаные дюны, отделяющие поселок от океана, в другой стороне до самого горизонта тянулись картофельные поля. Сначала Бувье жили на Аппакок-роуд в трехэтажном особняке с верандой, который назывался Уайлдмур, Дикая Пустошь, а в 1925-м жена Майора, Мод Сарджент, на деньги своего отца купила Ласату, и только в 1935 году Майор, унаследовав значительное состояние после смерти дяди, Мишеля Шарля Бувье, выкупил дом, где и жил на такую широкую ногу, что после его смерти семья разорилась.
Каждый год в мае многочисленные отпрыски Бувье покидали свои квартиры на Парк-авеню и перебирались на лето в Ист-Хэмптон, куда переезжала и Мод со всей челядью. Название Ласата – на языке индейцев «спокойное место» – не самое подходящее, учитывая буйный темперамент новых хозяев. Усадьба занимала двенадцать акров. Здесь имелся теннисный корт, конюшня на восемь лошадей, где над каждым стойлом золотыми буквами была написана кличка его обитателя, сбруехранилище, манеж и выгул, обширный огород, беседка, увитая виноградом, и «итальянский садик» Мод, окруженный кустами самшита и украшенный классическими статуями. Бувье расписывали приобретение как «поместье, отстроенное на английский манер», что явно не соответствовало его размерам, хотя преувеличить любили все Бувье, по примеру Майора, главы семейства.
Круглый год в Ласате жил только садовник, по совместительству сторож, Пол Юска, но немаловажную роль в жизни обитателей усадьбы играли постоянные слуги, особенно Полина, бывшая няня, гувернантка и экономка, служившая в семье Джона Верну Бувье еще в Натли (штат Нью-Джерси), где семья, в ту пору не столь богатая, прожила двадцать два года, и Эстер, игравшая на бирже и на скачках и в любую минуту готовая ссудить хозяевам нужную сумму наличными.
Хотя Майор гордился своим званием, на военной службе он пробыл недолго. Он закончил юридический факультет Колумбийского университета, 22 июля 1918 года в возрасте пятидесяти двух лет получил звание майора и был приписан к военно-юридическому отделу Резервного офицерского корпуса армии США, а пятью месяцами позже, в декабре 1918-го, благополучно демобилизован. Впоследствии Бувье стал партнером в фирме своего дяди, офис которой находился на Уолл-стрит.
Джон Верну Бувье-младший был человек темпераментный, склонный к внезапным и резким вспышкам эмоций. Воскресенье считалось семейным днем, когда младшие Бувье собирались либо в квартире Майора на Парк-авеню, после мессы, на которую он водил внучек, либо летом в Ласате на традиционный воскресный обед. Все сидели в столовой за огромным дубовым столом; подавали обычно ростбиф и домашнее фисташковое мороженое, которое готовил водитель-француз. Мод всегда держалась на заднем плане, в тени супруга, отдавая распоряжения из своей комнаты на втором этаже, поливая цветы и присматривая за домом, Майор же являлся центральным персонажем, чье присутствие невозможно было не заметить, в том числе и из-за громкого голоса. Былая красота Мод уже поблекла, черты и фигуру ее исказила водянка, из-за чего ей приходилось носить длинные широкие юбки, чтобы скрыть отекшие ноги, а Майор, которому в тот год, когда родилась Джеки, исполнилось шестьдесят пять, выглядел значительно моложе своих лет. Сам он утверждал, что сохранился так хорошо благодаря контрастным ваннам – когда глава семейства совершал водные процедуры, по всему дому разносились душераздирающие вопли.
Майор был щеголем: по воскресеньям в Ист-Хэмптоне неизменно надевал коричневый твидовый пиджак, белоснежную рубашку с высоким крахмальным воротничком, белые полотняные брюки, черные носки и белые туфли. Предмет его гордости составляли усики а-ля Эркюль Пуаро, которые он по утрам аккуратно расчесывал и фабрил для придания желаемой формы. Он разъезжал на красном кабриолете «фрэзер-нэш» с простенькой коробкой передач, минут пять мотор ревел как зверь, пока вибрация пола не сообщала Майору (глухому как тетерев!), что машина готова к старту, тогда он резко жал на газ, и автомобиль, из-под колес которого во все стороны разлетался гравий, с опасной скоростью (водитель, увы, был еще и близорук) несся по направлению к старинной католической церкви Св. Филомены. Позднее, за обедом, Майор вынимал слуховой аппарат и, не обращая внимания на жаркие споры за столом, сочинял стихотворение для одной из внучек, которое зачитывал вслух в конце трапезы.
Стихи выходили скверные и излишне витиеватые, однако увлечение поэзией передалось и Джеки, дедовой любимице. По словам Ли, «дед обожал Джеки, очевидно чувствуя ее громадный потенциал в той области, которая очень его интересовала, – в литературе. Они обменивались цветистыми письмами. Не знаю, дедушка ли внушил сестре любовь к поэзии, но Джеки заинтересовалась поэзией в очень раннем возрасте, чем весьма его радовала. Друг к другу они относились с нежностью, и смотреть на них обоих со стороны было сущее удовольствие. Помню, он приходил в Медисон-Сквер-Гарден, где Джеки занималась верховой ездой, порой от возбуждения вскакивал, начинал кричать на лошадь, – забавное и трогательное зрелище. Мне кажется, если бы не привязанность Джеки к отцу и деду, она никогда не стала бы такой сильной и независимой, ведь нашу семью трудно назвать очень уж нормальной…»
Одна из причуд Майора оказала очень большое влияние на отношение домочадцев к самим себе. Все детские годы Джеки он с увлечением выстраивал разветвленное генеалогическое древо, которое в частном порядке опубликовал в 1940 году, под названием «Наши предки». Бувье были потомками южнофранцузских католиков. Майор гордился своим происхождением и даже, согласно его записям, в юности год учился во Франции и изъяснялся на языке предков. Однако просто вести свой род от французов Майору было недостаточно, ему хотелось причислить себя к аристократии, приобщиться к голубой крови, тем более что речь шла о двух французских семействах. По его версии генеалогического древа, Бувье – потомки «старинного знатного рода из города Фонтен близ Гренобля», однако дальнейшие изыскания показали, что эти Бувье не имели к Майору никакого касательства, настоящие предки были ремесленниками и мелкими лавочниками из Пон-Сент-Эспри близ Арля. История американской ветви Бувье начинается с Мишеля Бувье, который около 1815 года перебрался из Франции в Филадельфию, где весьма преуспел как мастер-краснодеревщик (среди его клиентов числился брат Наполеона, Жозеф Бонапарт) и импортер мрамора и красного дерева. Мишель сколотил порядочное состояние, которое его сын, Мишель Шарль, изрядно приумножил, играя на рынке ценных бумаг. Кроме того, вторая жена Мишеля Бувье, Луиза Верну, тоже была по происхождению француженкой, и ее отец, если верить записям деда Джеки, происходил из славного древнего рода, проживавшего в провинции Пуату. Правда, не существует никаких доказательств родства между аристократическим семейством Верну и Джоном Верну, прибывшим в Филадельфию в последней декаде XVIII столетия, предположительно из французской Вест-Индии. На заявлении о предоставлении гражданства Верну поставил закорючку, которая вряд ли могла быть подписью образованного аристократа.
