— Ну, ну, красавчики, скорей вперед! Скорей пройдете — скорей вернетесь!

Погонщика звали Хасабия. Он повел нас на площадь около городских ворот, где собирались путники, идущие в Иерусалим.

— Одним нельзя ехать, — сказал он. — Нападут разбойники, отберут моих ослов, снимут последнюю одежду, потопчут ногами и бросят в поле. Надо подождать, когда будет много людей и придут воины.

На площади собрались путники, пешие и на конях. Все ждали прихода воинов. Они вскоре пришли и пригнали целую толпу поселян, истощенных и оборванных. Поселяне бранились и кричали воинам:

— Зачем вы нас увели с полей? Нам надо собирать жатву. Кто за нас будет работать?

— Идите, идите! — отвечали воины и толкали их копьями. — Не мы виноваты, что гоним вас. Царь Соломон строит храм и дворцы. Ему нужны работники — каменотесы и землекопы. Его право делать с вами все, что он захочет.

Но поселяне отвечали:

— Какое это право? Царь сгоняет наших сыновей и заставляет бежать перед его колесницей, бесплатно пахать его пашню и собирать ему жатву. И дочерей наших также принуждает растирать ему благовонные мази, готовить еду для слуг его. Он отнимает лучших быков, ослов и овец, так что все мы стали нищими, а утешителя у нас нет…

Воины направили острия копий на поселян, труба зазвучала, и весь караван в клубах пыли, с шумом и криком тронулся в путь. Погонщик Хасабия шепотом объяснял:

— В Иерусалиме правит страной мудрый царь Соломон. У него тысяча жен, и он строит каждой жене по дворцу. Надо их разместить со всеми их служанками, каждую в отдельном доме, чтобы они не ссорились, а мы, поселяне, всех их кормим, и нам остается только голод.

В городских воротах стояли стражники, и каждый проходивший мимо должен был им отдать что-нибудь: кусок хлеба или луковицу.

Потянулись зеленые сады, где сквозь запыленную листву желтели «золотые яблоки»[63]. Затем раскинулись привольные луга, где паслись стада царя Соломона[64]. Далее тоскливо желтела раскаленная каменистая равнина.

Иногда попадались посевы поселян и низкие, сложенные из камней их закоптелые хижины.

Вдоль пути иногда встречались башни, окруженные земляным валом. На верхних площадках стояли воины и, приложив руку к глазам, смотрели, пока мы проходили мимо.

— Здесь бродят шайки разбойников — это все поселяне, убежавшие от царского гнета, — объяснял погонщик. — Поэтому для охраны караванов царь Соломон вместе с царем тирским Хирамом поставил по дорогам отряды воинов.

Но сами воины обирают путников не меньше, чем разбойники. И опять утешителя у нас нет…

К вечеру караван остановился на берегу небольшого ручья, около крепости «Горло ущелья»[65]. Воины заняли посты вокруг лагеря, и всю ночь я слышал оклики часовых и вой шакалов. Мне не спалось. Я смотрел на небо, усеянное звездами, и мечтал, что на другой день встречу отца.

После «Горла ущелья» дорога поднялась в гору, она змеилась среди глубоких оврагов. По склонам гор попадались рощи маслин. Когда мы достигли перевала на горе Самуила, все закричали:

— Вот город мудрого царя Соломона!

Я увидел долину, посреди которой возвышалось несколько холмов. На первом, ближайшем, расположилась деревушка с такими же бедными, как у нас, хижинами. Крыши были одни плоские, другие круглые, как пол-яблока. Кое-где между хижинами подымались одинокие деревья.

За деревушкой тянулся глубокий овраг, и за ним, на втором холме, виднелся красивый белый городок, окруженный высокой зубчатой стеной. На стенах возвышались четырехугольные башни. В середине города, на площади, виднелось несколько больших красивых зданий; на одном крыша блестела, как золотая.

Путники говорили, что это дворцы и храмы царя Соломона. Софэр указал на город:

— Ты видишь, что здесь для человека дано все, чтобы он мог жить не нуждаясь. Но одни хотят иметь больше, чем другие, и отнимают у поселянина его последний хлеб и единственную овцу, а затем строят эти стены и башни, чтобы хранить награбленное. О город слез и крови!

Наш караван спустился в долину. Когда мы дошли до Яфских городских ворот[66], караван остановился. Вооруженные стражники обошли всех путников и получили с каждого подачку за право входа в город.

— Разве не мудр царь Соломон? — сказал наш проводник. — Он стрижет шерсть и со своих и с чужих баранов.

Около ворот под навесами сидело множество продавцов. Перед ними на лотках лежали вареная требуха и лепешки, так что можно было поесть вдоволь, лишь бы было чем заплатить.

Софэр заплатил стражникам за нас троих, и мы двинулись через большие каменные ворота в город.

Погонщик повел нас по узким шумным улицам в караван-сарай — широкий двор, окруженный с четырех сторон каменными пристройками с рядом одинаковых ниш. В каждой нише можно было разводить огонь. Дым уходил через отверстие в сводчатом потолке.

Весь двор заполнили верблюды и другие вьючные животные, пришедшие с караванами. Почти во всех нишах у костров сидели путники и варили пищу.

Мы нашли свободную нишу, сложили там наши мешки; Хасабия привязал к столбу ослов и насыпал им рубленой соломы. Он обещал никуда не отходить и стеречь вещи, а Софэр, взяв несколько бутылочек с лекарствами, пошел со мной в город.

Улицы были такие же, как в Сидоне, — узкие, полные людей, прибывших из неведомых мне стран. Иногда попадалась разукрашенная колесница; в ней сидел важный человек, и слуга держал над ним пестрый зонтик.

Наш путь перегородила каменная стена с воротами, возле которых сидели воины и играли в кости. Расспросив, к кому мы идем, воины пропустили нас дальше. Мы попали на узкую площадку, окруженную красивыми, искусно построенными из камней домами. Один дом, выше и больше других, был сделан из гладко обтесанных светлых камней; в стенах были вырезаны три ряда окон с пестрыми занавесками и деревянными решетками. Крыша на нем была медная, блестевшая, как золото.

Это были знаменитые храм и дворцы царя. Здесь все были заняты постройкой. Рабочие тащили на деревянных катках глыбы камня, разбивали, ломали скалистую почву, клали обтесанные плиты и замазывали их известью.

Софэр качал головой и шептал:

— Сколько таких же людей, как твой отец Якир, сложили свои кости на постройке дворцов царя Соломона!

Я отвел Софэра в сторону. Навстречу мерными шагами шли несколько воинов с копьями, в блестящих медных шлемах. Четыре рослых эфиопа несли разукрашенные золотом носилки. В них возлежал человек с черной седеющей бородой и длинными вьющимися волосами. На его голове был золотой обруч.

Рядом с носилками шел мальчик моих лет, одетый, как воин; все вооружение — медный шлем, блестящий панцирь на груди и меч — было настоящее, но маленького размера.

Человек в носилках пристально оглядел Софэра, сделал знак рукой, украшенной браслетами, и носильщики остановились.

— Кто ты, старик, и откуда прибыл?

Пурпурная одежда с золотыми полосками и почтительное молчание спутников показывали, что в носилках был очень знатный человек.

Я, подражая Софэру, тоже скрестил руки на груди и поклонился до земли. Софэр ответил:

— Мои глаза плохо видят. Я не могу узнать, кто говорит со мною.

Поэтому прости, если я не могу воздать тебе того почета, которого ты, наверное, заслуживаешь. Я Софэр-рафа, странник и лекарь, излечивающий болезни и страдания людей. Я учился у вавилонских мудрецов, бактрийских мобедов[67] и индийских магов. Я перехожу из страны в страну и ищу места, где счастливо живут люди.

— И что же? Видел ли ты страны и народы, которые живут, не зная горя и страдания? — Глаза человека в носилках прищурились и глядели с насмешкой.